После одиночного стука в помещении ЦООУ вновь установилась тишина, если не считать легкого шуршания резиновых подошв ботинок Уинни, долетавшего до его ушей, когда он наступал на какой-нибудь мусор. Если Айрис укрылась здесь, то вела себя тише мышки, потому что мышка наверняка иной раз да пищала. Разумеется, она всегда вела себя очень тихо. В этом отличалась от других. После прыжка Уинни пробыл с ней достаточно долго, чтобы это знать, да и раньше, когда их матери шли куда-то с детьми и иной раз встречались в коридоре и останавливались, чтобы перекинуться парой слов, Айрис обычно шумела не больше, чем мебель.
Пару раз он задавался вопросом: а каково это — жить, как живет Айрис? Пришел к выводу, что дать точный ответ не так-то просто. Но решил, что девочке должно быть очень уж одиноко. Несмотря на то что его мать практически всегда составляла ему компанию, Уинни время от времени сокрушало одиночество, и ничего приятного он в этом не находил. Уинни полагал, что одиночество, которое испытывал он, составляло лишь малую часть от одиночества, с которым Айрис жила постоянно. От этой мысли ему всегда становилось грустно. Ему хотелось что-то для нее сделать, да только худенький мальчонка с собственными проблемами едва ли мог что-то сделать как для Айрис, так и для кого-нибудь еще.
До этого момента.
Уинни шел между машинами, мимо металлических полок, на которых стояли заплесневелые картонные коробки. Полки обросли чем-то вроде ракушек и едва выдерживали их тяжесть. Все в этом помещении вроде бы находилось в состоянии неустойчивого равновесия и могло рухнуть, если бы человек чихнул или посмотрел на что-нибудь очень уж пристально.
Его ботинки захлюпали по какой-то субстанции, запахом напоминающей выдержанный немецкий сыр, и этого очень тихого звука хватило, чтобы замаскировать шум, источник которого находился в другой части подвала. Когда Уинни миновал участок, на котором хлюпало, он услышал этот шум и остановился, склонив голову набок, прислушивался. Звуки эти то слышались очень короткое время, то затихали, словно что-то, их издававшее, не хотело привлекать к себе внимания. Сами звуки напоминали шуршание сухих осенних листьев, которые легкий ветерок тащит по дорожке. Услышав их в третий раз, Уинни понял, что источник находится у него над головой, но не прямо над ним, а в другом конце помещения ЦООУ.
Здесь яркость желтого света сильно проигрывала в сравнении с бассейном. И там, где господствовали тени, а господствовали они чуть ли не везде, они казались такими густыми и плотными, что не составляло труда схватить и завернуться в них, как в плащ-невидимку.
Уинни не мог стоять столбом, прислушиваясь к шуршанию над головой, приближающемуся к нему короткими рывками. Ему следовало найти девочку и выбраться отсюда до того, как что-то спрыгнуло бы с высокого потолка и откусило ему голову. Он решился выдохнуть: «Айрис», приблизившись к концу еще одного ряда машин.
Уинни уже находился вне страха. Это не означало, что он не боялся. Просто страх его перешел на новый уровень. Теперь он точно знал, что в действительности означает грубое выражение «бояться до усеру». Речь шла не о том, что ты от страха вывалил в штаны все, что накопилось в твоем организме. Нет, означало оно другое: ты сжимал зад так сильно и так долго, что тебя запирало на месяц. При условии, что ты все-таки останешься в живых. Какое-то время им двигала мальчишеская жажда приключений, он, конечно, боялся, но страх не сжимал внутренности мертвой хваткой. Он даже смог бы сказать, когда именно это случилось, но страх перерос в ужас. Вероятно, потому, что интуиция говорила о том, чего не видели глаза и не слышали уши… шаг за шагом он приближался к чему-то такому, что намеревалось вырвать ему горло.
И, повернув за следующий ряд машин, он увидел Айрис, которая стояла перед огромным пузырем или волдырем, сформировавшимся в углу, где встречались две стены. Шириной в четыре фута и высотой в семь, этот пузырь выдавался из угла, как гигантский курдюк с водой. Пузырь — или волдырь — чуть светился, не так ярко, как скопления грибов, и скорее зеленым, чем желтым светом, и не требовалось услышать вызывающую мурашки музыку, чтобы понять, что ты в беде.
Уинни не хотел спугнуть Айрис, незаметно подкравшись к ней: она снова могла сорваться с места, но и не хотел громким голосом сообщать о своем прибытии. Подошел к ней, но не так близко, чтобы протянуть руку и коснуться ее, опасаясь, что прикосновение может послужить выстрелом стартового пистолета и ему вновь придется гнаться за ней.