Особенно,... 
123 
Утром в гостиницу прискакали с круглыми глазами университетские энтузиасты нового искусства. Кукуш и Ваксон, будьте, пожалуйста, осторожней. В руководстве прошло мнение, что московские писатели вели себя неадекватно и испортили молодежи ее заветный праздник. Больше того, стало известно, что первый секретарь порекомендовал университету дать отпор этим неадекватным товарищам.
В университете царила какая-то перепуганная беготня, как будто к городским рубежам подходила Добровольческая армия. Амфитеатр был полон, или, лучше сказать, битком набит. Московские гости завели разговор на сугубо литературные темы. Последовало несколько филологических вопросов. Потом кто-то попросил Кукуша спеть «что-нибудь новенькое». Бард, как всегда, стал немножко кокетничать. Да я сейчас почти не пою, да у меня и гитары нет, и так далее. Заготовленная студентами гитара тут же приплыла к нему прямо на колено. Он спел «Моцарта», «Молитву Франсуа Вийона», «Возьмемся за руки, друзья». В зале, как всегда среди учащейся молодежи, выявилось несколько чудных девичьих лиц с глазами на мокром месте. Вдруг по рядам как будто швабра прогулялась; прошла полоса искаженных черт, в конце которой вздыбился могутный казак из преподавательского состава. Он задал кардинальный вопрoc: «А вот скажите-ка, московские писатели, как вы относитесь к вводу наших войск в Чехословакию?» И вновь, как вчера, возникает какой-то специфический ростовский феномен — хаотическое бурление толпы.
Ректор быстро поднимает и медленно опускает обе руки, как бы говоря: спокойно, товарищи! Не нужно так реагировать на сугубо академический вопрос. Зал затихает, и в наступившей тишине Кукуш Октава произносит свой ответ: «Лично я считаю ввод войск в Чехословакию большой политической ошибкой». За этими словами следует взрыв, уже не просто хаотический, но скорее землетрясительный. Со всех сторон амфитеатра гремит или визжит слово «Позор!» Трудно понять, кому оно адресовано: советской ли армии или Кукушу Октаве, позорному либералу и пораженцу? Кукуш сидит, прикрыв ладонью глаза. Ваксон стоит с поднятой рукой и кричит: «Прекратите провокацию! Не трогайте Кукуша!» Зал затихает только через несколько минут. Встреча окончилась. Уходя, Ваксон говорит в микрофон: «Хотел бы я знать, кто это все приказал и разыграл».
Никто не пришел их провожать. В толпе на nepроне им все время казалось, что за ними плывут глаза сыскных. В поезде сразу прошли в вагон-ресторан. Заказали коньяку и выпили с ходу по полстакана. Потом обнялись. Вакса, мой дорогой! Кукуш, мой сердешный!
- Эти люди о друге пеклись по-братски
- И не только от общих богемных игр,
- И не только от общих корней бурятских.
- Где прошел буреломом еврейский тигр.
- Их отцы возжигали огни коммунизма,
- Возглавляли уральские города,
- Погибали от жадных адептов садизма
- В той стране, где гуляла блажная орда.
- Матерям не сбежать от соблазнов троцкизма,
- И наградой за все встретит их Колыма.
- Молодой «комсомол» стал унылою тризной
- Под присмотром железного дядьки-сома.
- Дети жертв, собирайте словесные гроздья,
- Пока каждый еще не хронически пьян,
- Обуян стихотворства таинственной страстью
- И не стал еще глух словно гнилостный пень.
Через час их основательно развезло. Они сидели в углу трясущегося ресторана, кончали вторую бутылку и тихонько разговаривали о том, что их общий друг Гладиолус Подгурский называл «семейной и личной жизнью».
— Ну, расскажи мне о своей зазнобе, — говорил Ваксон. — Какова она в интиме?
— Она божественна в своей нежности и нежна в своей божественности, — отвечал Кукуш. — Гениальна в своей ребячливости и ребячлива в своей гениальности.
— Здорово сказано, — кивал Ваксон. — Так и видишь ее всю.
— А теперь расскажи мне о своей, — благосклонно предложил Кукуш.
— Это о ком?
— О своей зазнобе.
— С какой это стати я буду рассказывать о ней?
— Я ведь тебе рассказал о своей.
— Я твою знаю, а ты мою нет.
— Ну так тем более скажи о ней четыре слова.
— Четыре слова?
— Да, четыре.
— Стерва любимая, прелесть невыносимая.
— Неплохо сказано, Сизый Нос, тем более что я ее знаю.
123 
