ГЛАВА 9

1

На пятнадцатый день пребывания в одиночной камере я впервые заговорил сам с собой. Сначала шепотом, потом негромко, а вскоре и в полный голос. Собственно, это был не диалог меня «первого» и меня «второго». Иначе я бы понял, что заболеваю шизофренией, что никак не входило в мои планы. Как говорил Сальвадор Дали, вся штука в том, чтобы не сойти с ума. Нет – я стал излагать истории из своей жизни.

Обращаясь к умывальнику, я повествовал:

– Сейчас, дружище, я расскажу тебе о том, на каких машинах я ездил.

Или:

– А теперь я хочу, чтоб ты узнал о моих любимых книгах.

Или:

– Вот послушай, брат, как я поднял свои самые первые деньги.

Далее следовали красочные устные триллеры с указанием множества подробностей – интимных, душераздирающих и небанальных. Естественно, мне приходилось немного сгущать краски и привирать. Герой историй, мой протагонист, – веселый, всегда слегка пьяный, остроязыкий, одетый от «Кензо» Андрюха-нувориш – был немного умнее и удачливее, нежели автор, и каждый раз выходил сухим из воды. Без хэппи-энда нельзя. Настоящую большую достоверность всегда полезно разбавить маленьким вымыслом.

Умывальник помалкивал, но был очень внимателен. Этот полезный эмалированный ковш, прочно приделанный к стене, оказался мною выбран в собеседники по простой причине. Практически все, что меня окружало, имело женский или средний род: стена, полка, койка, решетка, дверь, окно. Я же хотел общаться именно с мужчиной. С другом, что ли. Или с единомышленником. Нас, мужчин, в каземате маялось всего-то пятеро: я, умывальник, чайник, кипятильник и еще матрас. Остальные – подушка, простыня, наволочка, тряпка на полу, полотенце, мыло в мыльнице, зубная щетка – не входили в джентльменский клуб.

Пол и потолок тоже причисляли себя к мужикам. Но мы держали их в кандидатах. Настоящий клуб всегда состоит из действительных членов и кандидатов. Так солиднее. Кандидатам назначают испытательный срок, проверяют – достойны ли? – и только потом, на особом собрании, торжественно переводят в действительные члены.

– Думаю, господа, – провозглашал я после перерыва на обед или ужин, после пары кружек кофе, – что вас не особенно утомила моя болтовня. Продолжим, с вашего позволения.

Аудитория безмолвствовала, но шестым чувством я угадывал, что слушатели, члены и кандидаты, ждут продолжения. Из крана вдруг вытекала медленная капля и деликатно ударяла о металл.

– Ничего,– похохатывал я в середине очередной байки,– скоро я избавлю вас от моего общества. Еще две недели – и все изменится! Моего друга и босса отпустят, и он немедленно вытащит меня. У нас с ним очень много денег, очень много. Мы богатые, ясно? Мы богатые не по местным, российским меркам, а по мировым. Мы богаты по большому счету! На мое спасение будут брошены сотни тысяч долларов! Это не шутка!

Господа молча соглашались: да, не шутка! Не шутка! Сотни тысяч – не шутка, явно.

Вообще нет более терпеливых и благодарных слушателей, чем неодушевленные предметы. Жаль, что они не задают уточняющие вопросы.

Каждые три или четыре минуты возле двери тихо шуршал контролер – отодвигал заслонку и наблюдал, как я расхаживаю по камере, что-то увлеченно бормочу и делаю ораторские жесты. Я не обращал на него специального внимания. Разглагольствовал. Живописал детали. Добивался точности, легкости, простоты подачи материала. Не лгал, но и не сообщал всей правды. Таково, на мой взгляд, искусство короткого рассказа. Или дачи показаний в кабинете следователя.

  40