ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Леди туманов

Красивая сказка >>>>>

Черный маркиз

Симпатичный роман >>>>>

Креольская невеста

Этот же роман только что прочитала здесь под названием Пиратская принцесса >>>>>

Пиратская принцесса

Очень даже неплохо Нормальные герои: не какая-то полная дура- ггероиня и не супер-мачо ггерой >>>>>

Танцующая в ночи

Я поплакала над героями. Все , как в нашей жизни. Путаем любовь с собственными хотелками, путаем со слабостью... >>>>>




  185  

— Я хотела тебе сказать… — говорит Пейдж. — Мне кажется, Макс заболел.

Николас смеется, но его смех скорее напоминает фырканье.

— Ну конечно, — кивает он, — ты же у нас специалист.

Пейдж понижает голос и выглядывает в коридор, чтобы убедиться, что рядом никого нет.

— У него запор, — продолжает она. — И сегодня утром он два раза вырвал.

— Ты давала ему шпинат? — усмехается Николас.

Пейдж кивает.

— У него аллергия на шпинат.

— Но сыпи не было, — не сдается Пейдж. — И дело не только в этом. Он все время капризничает и совершенно не похож на себя.

Николас качает головой и делает шаг к пациенту. Ему очень не хочется этого признавать, но, стоя в дверном проеме с распростертыми, как на распятии, руками, Пейдж и в самом деле очень похожа на ангела.

— Не похож на себя, — повторяет Николас. — Ты-то откуда знаешь?

Глава 40



Пейдж


Когда вечером Астрид возвращает Макса Николасу, с ним по-прежнему что-то не так. Он целый день капризничал и плакал.

— Я думаю, волноваться не стоит, — говорит мне Астрид. — У него и раньше часто болел животик.

Но меня беспокоит не плач Макса, а его потухшие глаза.

Я стою на лестнице, когда Николас забирает Макса. Он перебрасывает через плечо сумку с его любимыми игрушками и, полностью игнорируя меня, направляется к двери. Положив руку на дверную ручку, он оборачивается.

— Тебе может понадобиться хороший адвокат, — говорит он. — Я встречаюсь со своим завтра.

У меня подкашиваются ноги, и я судорожно хватаюсь за перила. Мне кажется, что меня ударили в живот. Но не его слова причиняют мне невыносимую боль, а осознание того, что я опоздала. Я могу бежать по кругу, пока не упаду от изнеможения, но мне уже ничего не удастся изменить.

С трудом передвигая ноги, я поднимаюсь по лестнице и бреду в свою комнату. Астрид окликает меня, но я ее не слушаю. «Позвонить отцу?» — думаю я. Но он прочитает мне лекцию о необходимости покориться Божьей воле, что меня нисколько не утешит. Что, если меня не устраивает Божья воля? Что, если я настроена бороться до конца?

Я делаю то, что делаю всегда, когда мне больно. Я рисую. Я беру альбом и рисую на одной и той же странице, пока все нарисованное не сливается в отвратительный черный узел. Я переворачиваю страницу и начинаю все сначала. Я рисую до тех пор, пока ярость не начинает оставлять меня, сквозь мои пальцы просачиваясь на бумагу. Когда мне больше не кажется, что меня что-то заживо пожирает изнутри, я откладываю угольный карандаш и берусь за пастели.

Я редко пользуюсь пастелями, потому что я левша и вечно измазываюсь так, что моя рука как будто покрыта кровоподтеками. Но сейчас мне нужны цвета, а кроме пастелей больше ничего нет. Я понимаю, что рисую Дехтире, мать Кухулина, и это кажется логичным после размышлений об отце и прихотях богов. Ее длинные ярко-синие одежды развеваются вокруг обутых в сандалии ног, а сверкающие волосы как будто летят за ней вдогонку. Я рисую ее в воздухе, где-то между небом и землей. Одна рука тянется вниз, к мужчине, силуэт которого отчетливо виден на фоне земли, а вторая устремлена вверх, к Лугу, могущественному богу солнца. Я заставляю ее пальцы коснуться пальцев ожидающего ее внизу супруга. В это же мгновение меня как будто бьет током и подбрасывает на постели. Я удлиняю ее вторую руку, и ее тело разворачивается и изгибается в попытке дотянуться до небес. Мне приходится приложить все свои силы для того, чтобы руки Дехтире и бога света соприкоснулись. Как только это происходит, я начинаю рисовать яростно и неистово, уничтожая и фарфоровое личико Дехтире, и основательную фигуру ее мужа, и бронзовую руку Луга. Я рисую языки огня, которые закрывают от меня всех действующих лиц, вспыхивая и алыми искрами рассыпаясь по небу и земле. Я рисую пламя, пожирающее само себя. Оно дрожит, пылает и высасывает из мира весь воздух, и я чувствую, что мне уже нечем дышать. Я вижу, что мой рисунок превратился в геенну огненную, в преисподнюю. Я отшвыриваю прочь опаленные пастели — красные, желтые и оранжевые. Я грустно смотрю на обезображенный облик Дехтире и удивляюсь тому, что раньше не усвоила столь очевидную истину: если ты играешь с огнем, то рискуешь сгореть.

Я сплю очень чутко, а когда просыпаюсь, в окно лупит дождь со снегом. Я сажусь на кровати и пытаюсь припомнить, что меня разбудило. Внизу живота возникает странное тянущее чувство, и я знаю, что на меня надвигается. Такое чувство часто охватывало меня в Чикаго, когда мы были очень близки с Джейком и я знала, что он среди ночи вернулся домой или мысленно произнес мое имя, одним словом, когда он хотел меня видеть.

  185