Они спустились по лестнице, прошли мимо манекена в ливрее и вышли на крыльцо. Здесь дневной свет показался Мэги невозможно ярким после темного музея. Бейтман рассказал ей о том вечере в «Латам Мейнор» и о викторианскиx колокольчиках.
— Я специально их собирал, — сообщил он гневным голосом. — Двенадцать штук. Может, глупо было доверять их таким людям, но это не повод для того, чтобы третировать меня так, как эта женщина.
Мэги говорила очень осторожно:
— Уверена, не все так реагируют.
— Все были очень расстроены. Зельда была как фурия.
— Зельда? — переспросила Мэги. Его глаза сузились, стали внимательными. Она заметила, что он ее изучает.
— Мне не хотелось бы говорить об этом. Мне это неприятно.
— Представляю, какой интересной была эта лекция, — не унималась Мэги. — И возможно, эти колокольчики смотрелись бы очень неплохо на фотографии.
— Нет. Забудьте. Они все в коробке на складе. Там они и останутся.
Он положил ключ обратно под кашпо с цветами.
— Никому не говорите, где он лежит, Мэги.
— Нет, конечно, не скажу.
— Но если вам захочется снова прийти сюда, чтобы пофотографировать экспонаты, которые, на ваш взгляд, подходят для телевидения, то было бы просто отлично. Вы знаете, где найти ключ.
Он проводил ее к машине.
— Мне надо вернуться в Провиденс, — сказал он. — Подумайте о моем предложении, и, возможно, у вас появятся свои идеи. Разрешите мне позвонить вам через день или два?
— Конечно, — ответила она, с облегчением скользнув на сиденье своей машины. — И большое спасибо, — добавила Мэги, уверенная, что никогда не воспользуется ключом и не вернется в это место.
— Надеюсь, скоро увидимся. Передайте от меня привет шефу Брауэру.
Она включила зажигание.
— До свидания, Эрл. Было очень интересно.
— Моя выставка кладбищ будет тоже очень интересной. О, вспомнил, надо поставить катафалк в гараж. Кладбище, катафалк. Забавно, как устроена память, не так ли? — продолжал он, когда она уже тронулась с места.
Выезжая на улицу, она видела в боковое зеркало, что Эрл сидит в катафалке, держа в руке телефонную трубку и повернув голову в ее направлении. Она чувствовала, что его широкие блестящие глаза напряженно следят, как она исчезает из их поля зрения.
67
Доктор Вильям Лейн приехал в отель «Риц-Карлтон» в Бостоне чуть раньше пяти на коктейльный вечер в честь уходящего на пенсию хирурга. Его жена Одиль уехала туда раньше, чтобы успеть сделать покупки и сходить к своей любимой парикмахерше. Как обычно, в таком случае она снимала в отеле комнату на день.
Проезжая через Провиденс, Лейн почувствовал, что его хорошее настроение постепенно улетучивается. Радость от беседы с Ван Хиллари прошла, а вместо этой зазвучало какое-то предупреждение, будто сигнал пожарного детектора, когда в нем садится батарейка. Что-то не так, но он пока не знал что.
Беспокойство появилось после того, как Сара Бейнбридж Хушинг позвонила и сказала, что приедет навестить свою маму еще раз. Она сообщила, что Летиция Бейнбридж позвонила ей вскоре после ленча и пожаловалась на плохое самочувствие и что она ужасно нервничает из-за того, что сестра Маркей врывается в ее комнату без стука.
Он предупредил Маркей об этом после жалобы Греты Шипли на прошлой неделе. Чего она добивается? Доктор Лейн рассвирепел. Нет, он не будет делать ей замечание, он позвонит в «Престиж» и потребует, чтобы ее убрали.
Подъехав к «Риц», Лейн был уже на взводе. Когда он вошел в номер Одиль, ее вид в халате с рюшками, только приступившей к макияжу, разозлил его еще больше. «Конечно, все это время она таскалась по магазинам», — подумал он с раздражением.
— Привет, дорогой, — промурлыкала Одиль, кокетливо по-девчоночьи улыбнувшись, когда он закрывал дверь. — Как тебе нравится моя прическа? Сегодня я позволила Магде немного пофантазировать. Надеюсь, не слишком много локонов? — Она игриво тряхнула головой.
Да, Одиль был настоящая яркая блондинка, но Лейн устал восторгаться ее красотой.
— Смотрится нормально, — сказал он с явным раздражением.
— Всего лишь нормально? — спросила она, сделав большие глаза и трепеща ресницами.
— Послушай, Одиль, у меня болит голова. Не хотелось бы напоминать тебе, что последние недели были очень напряженные.
— Знаю, дорогой. Почему бы тебе не прилечь, пока я раскрашу лилию?
Это была еще одна шутка Одиль, которая приводила его в бешенство. Она говорила всегда «раскрасить» вместо «позолотить лилию». Ей нравилось, когда ее кто-нибудь поправлял, тогда она была счастлива заметить, что фраза искажена, ибо Шекспир написал «Позолотить чистое золото, раскрасить лилию».