116 
Официант принёс десерт: нарезанные фрукты, приготовленные в горячей карамели, и чай.
– Я не могу привыкнуть к их чаю, – шепнула Леля.
– Что заказать? – в ответ прошептал Сорокин.
– Кофе… – шепотом ответила Леля.
– По-турецки? – громко спросил официант, который ещё был рядом.
Леля смущённо кивнула ему, она взяла вилку и оторвала кусочек яблока, за которым потянулись стеклянные ниточки карамели.
– А вот это я люблю!
«Сладкое, конечно! Кто же не любит!» – подумал Михаил Капитонович.
– А вы герой? – спросила Леля. – Про вас все говорят, что вы – герой!
Михаил Капитонович смутился:
– Ну, какой я герой… Это вам всё наговорили!
– Нет, мне сказали, что вы – герой, и не отказывайтесь! – Леля обмакнула яблоко в чашу с холодной водой, и ниточки обломились. Она обкусывала карамель с яблока и наблюдала за Михаилом Капитоновичем. – Можно я буду вас звать… – она задумалась, – Михаилом Капитоновичем?
Сорокин почувствовал себя неловко.
– Вы непременно хотите звать меня по имени и отчеству?
Продолжая обкусывать яблоко, Леля кивнула.
«Она смеётся надо мной!» – подумал Сорокин и неожиданно для себя ответил:
– Можно!
Леля растерялась.
– А как зовут вашего батюшку? – вдруг спросил Сорокин. Он не очень хорошо понимал, что делает, он только понимал, что происходит какая-то игра, и он начинает в неё играть.
Леля смотрела на него, про яблоко она забыла.
– Так как? Если это не является семейной тайной!
– Нет, не является… – ставшим вдруг строгим голосом ответила Леля, она глядела в блюдце перед собой, и Сорокин увидел, что из играющей она превратилась в проигравшую.
Леля молчала, Сорокин тоже. Леля взяла кусочек груши, и снова потянулись ниточки карамели, она обмакнула грушу в чашу с водой, и ниточки обломились.
– Капитоном Михайловичем! – Леля обкусывала грушу и смотрела в блюдце.
– Значит, я вас буду звать… Леля Капитоновна? – спросил Сорокин.
Леля, не поднимая глаз от блюдца, сказала:
– Мой папа нас бросил и сейчас живёт с другой женщиной в Тяньцзине. Я не видела его больше года. И больше не увижу.
– Извините! – Сорокин понял, что игра не по его вине закончилась.
– Только вы не думайте, что я гордячка! Просто мама очень сильно переживает…
– А вы? – вырвалось у него.
– А я уже нет! – сказала Леля. – Я, наверное, с вами немного засиделась! – Она положила недоеденную грушу на блюдце. В этот момент официант принёс кофе. – Благодарю вас, мне уже надо спешить! – сказала она официанту.
– А можно я… – стал подниматься Сорокин.
– Не стоит! – произнесла Леля. – Мне тут недалеко! – Она встала и ушла.
Только через секунду Михаил Капитонович понял, что он остался один.
– Водки! – сказал он официанту, тот с пониманием кивнул и удалился.
Мысли Михаила Капитоновича метались между огорчением и образовавшейся пустотой. «Откуда же я мог знать? – думал он. – А эти! Тоже мне, друзья! Могли бы предупредить! А о чём? Какой я всё-таки неловкий и бестактный! Что-то я не так сделал! Зачем поддался на игру? Если не умеешь… сиди и молчи!» Ему стало обидно. Официант принёс графин.
– Чем заку́сите?
Михаил Капитонович посмотрел на стол, закуски оставалось ещё много, и он махнул рукой.
– Как изволите! – мраморным голосом сказал официант и удалился.
Вдруг Сорокин вскочил, бросил на стол достаточную купюру, крикнул: «Не убирайте!» – и выскочил на улицу. Он побежал по тротуару направо, потом налево, но Лелю не увидел.
«Чёрт, как быстро она ушла!» – Он вернулся в «Тавриду».
Официант подал ему купюру и сказал:
– Этого слишком много, ваши друзья за себя заплатили.
Вам налить?
Михаил Капитонович почувствовал себя совсем беспомощным и кивнул.
«Как всё – странно!» – думал он.
Когда он выпил полграфина, то вдруг обнаружил, что в его голове одновременно живут три мысли: мелькают Элеонора и Леля, мелькает какой-то народ, а над всем этим нависли Штин и граф Келлер, «первая шашка России».
«К чёрту народ! Всё к чёрту! – подумал он. – Пойду на службу!»
Ещё позавчера он должен был начисто переписать заключение следствия по делу Огурцова, так они договорились с Ли Чуньминем, но ни вчера, ни сегодня утром Сергей Леонидович не появился в управлении.
Он допил графин и осмотрел зал. За столиками сидели мужчины и женщины, и его глаза ни на ком и ни на чём не остановились. Это было очень плохо, надо было, чтобы они на ком-нибудь остановились, за кого-то зацепились, но в зале сидели люди, как бы смазанные, как будто бы нарисованные торопливой кистью, и они не шевелились.
116 
