143 
– Мироныч, – перебил его Сорокин, – а про мушкетёров что знаешь?
– Што знаю? А всё знаю! А што тебе?
– Да так!
– Хулиганьё они! Это главное, што я знаю, и Барышников их – главный хулиган, с детями драки заводить! Хоть и советскими!
Михаил Капитонович удивился – совсем другое о Барышникове рассказывал Давид Суламанидзе: он говорил о нём как об идейном борце с большевиками. Давид даже предлагал Барышникову, как он сам рассказывал, организационно оформить пока ещё аморфную группу мушкетёров, написать устав и лозунг и сделаться молодёжной организацией какого-нибудь солидного политического союза, хотя бы того же Российского Общевоинского.
3 октября 1924 года в Харбине была передана под совместное управление Китайско-Восточная железная дорога. По требованию советской стороны сразу были арестованы и посажены в тюрьму управляющий дорогой Борис Васильевич Остроумов и начальник земельного отдела управления КВЖД Николай Львович Гондатти. С дороги и из всех организаций и предприятий, так или иначе связанных с ней, в том числе, конечно, из полиции, начали увольнять всех, у кого не было советского или китайского гражданства. Однако китайцы поступили хитро: самых, на их взгляд, перспективных полицейских, а именно грамотных или очень опытных, они не стали увольнять или уговаривать вступить в китайское гражданство, а спрятали в секретные подразделения, куда советским не было доступа. Этими секретными подразделениями оказались политический отдел и филёрская служба. Сорокин согласился перейти из уголовного сыска в политический отдел и сразу был направлен на стажировку к опытнейшему филёру Миронычу. Денежное содержание ему сохранили и даже немного прибавили, поэтому, на зиму глядя, он обзавелся приличной одеждой и заплатил за свою квартирку в самом конце Маньчжурского проспекта за год вперёд.
– И это всё, чем они занимаются?
– Драки-то?
Сорокин кивнул.
– Пока, как я кумекаю, всё! Но ничего – подрастут мальчуганы, и крылышки-т расправят! Так, а што за мысль тебя гложет? Чё ты сегодня такой – насупился?
– А если не скажу, потопаешь за мной? – Михаил Капитонович улыбнулся.
– Не, раз улыбаешься, значит, не потопаю, значит, не гложет она тебя, а греет, вот с непривычки ты и… а чё не пьёшь?
– Ладно, Мироныч, давай по маленькой, да пойду я спать!
– А завтра чё будешь делать?
– Вот в том-то и беда, что нечего делать до самого вечера!
Мироныч вздохнул.
– Мне тоже… дома останусь, бабка съест, туда сходи, да сюда пойдём, всё ей дома не сидится. А давай я тебе завтра город покажу, проходняки там всякие, ещё чего?.. А? Как мыслишь?
Предложение было самое подходящее, и Сорокин сразу согласился.
– Ну а сёдни и выпить можно, а завтра до вечера и проветришься…
5 ноября, благодаря Миронычу, день прошёл как пролетел. После обеда Михаил Капитонович, однако, всё же расстался с расстроившимся Миронычем, сходил в баню, купил новую шляпу, новую обувь с белыми полуштиблетами и новый одеколон, вернулся домой, переоделся и без пяти семь вошёл в холл гостиницы «Модерн». Гардеробщик принял у него шляпу, пальто и кашне, повёл носом и одобрительно улыбнулся. Михаил Капитонович переступил порог ресторана и сразу увидел Всеволода Никаноровича Ива́нова. Тот помахал ему рукой, приглашая присоединиться к его столу, с ним были две женщины. Одна сидела спиной, другая – боком, Михаил Капитонович её не знал.
«Вот чёрт, некстати! – нахмурился он. – Ладно, поздороваюсь!» Он пошёл к столу, и вдруг его осенило: «Та, что боком, это, скорее всего, Софья Александровна Ре́джи, я видел её на афишах! А… эта… неужели?» У него забилось сердце и потеплело под мышками.
«Неужели?»
Ноги замедлились и стали ватными. Четвёртый стул за столом Ива́нова был свободный.
– Ну, вот и наш герой! – Всеволод Никанорович встал и раскрыл навстречу Михаилу Капитоновичу руки. – Прошу! Прошу!
Михаил Капитонович шёл, и сердце у него бухало прямо в горле. Женщина, которая сидела спиной, стала оборачиваться. До стола ещё было четыре или пять шагов, и у Сорокина вспыхнуло внезапное желание их не дойти, а вместо этого одним духом оглоушить графин коньяку или водки, упасть здесь же и проснуться уже…
– Прошу любить и жаловать…
Дальше у Сорокина отбило слух, но он всё же слышал, как сквозь вату…
– Дорогая Софья Александровна, дорогая Элеонора…
Элеонора почти обернулась. Обе женщины были брюнетками, с короткими стрижками, только Софья Реджи, эта знаменитая харбинская певица уличных, даже хулиганских сюжетов, была большая, почти полная красавица, не узнать которую было невозможно, а Элеонора… Сорокина пошатнуло. Он ещё не видел Элеонору в платье с открытыми плечами, не в шубе, не в каракулевой шапочке и не в вязаном платке…
143 
