98 
Он явился к Ли Чуньминю в 16.00. Сергей Леонидович расхаживал по кабинету и был не похож на себя. Всегда подтянутый, застёгнутый до последней пуговицы, динамичный и стремительный, никогда не говоривший ничего лишнего и не молчавший только лишь по настроению, он поздоровался за руку, кивнул на кресло и продолжал ходить. Так длилось несколько минут, Сорокин следил за ним и удивлялся. В какой то момент Ли Чуньминь остановился, глянул на своего подчинённого и прошёл к рабочему столу.
– Вы ведь в Китае недавно? – спросил он Сорокина.
– Да!
– И сразу оказались в этом полурусском, полукитайском Харбине?
– Да!
– То есть настоящего Китая вы не видели!
– Нет! – отвечал Сорокин.
– Понятно! – задумчиво произнёс Ли Чуньминь. – В этом между нами громадная разница. Я не родился, но с детства рос в России. Сибирь, конечно, немного не та Россия, но меня и в ту возили: и в Москву, и в Петербург, и в Киев…
– А вы…
– В Китай я вернулся практически вместе с вами, но он для меня не был новостью, я каждые каникулы приезжал домой, это в провинции Шаньдун… Не были?
Сорокин отрицательно помотал головой.
– Это и есть самый настоящий Китай, я его называю самый китайский Китай. Там родился, умер и похоронен наш главный человек, в Европе его называют Конфуций. А в 1911 году случилась Синьхайская революция… Ничего не слышали о ней?
– Нет!
– Это почти как ваши – Февральская и Октябрьская! И после неё Китай стал другим!
– А что стало другим? – спросил Михаил Капитонович. Он уже понял, что сейчас «другой» перед ним – Ли Чуньминь, и он совсем не Сергей Леонидович, а обычный, а лучше сказать – настоящий – китаец, только очень хорошо говорящий по-русски.
– Что стало другим? Это главный вопрос! Вот послушайте! – Ли Чуньминь взял крошечный томик и раскрыл его на заложенной странице. – Вот:
- Растаял снег от тёплого дыханья,
- И лёд растаял, разогретый солнцем.
- Не растопить весне одно —
- Иней, что на моих висках[1].
Это Китай восьмого века, если брать в вашем летоисчислении. Очень древний наш поэт – Бо Цзюйи́! Чувствуете вечность? – Ли Чуньминь положил перед собой томик и стал смотреть на Сорокина.
Михаил Капитонович повторил про себя только что услышанное: «Растаял снег… и лёд растаял, согретый солнцем…» – Слышу!
– Я даю очень вольный перевод. Здесь, – Ли Чуньминь показал на томик, – написано по-китайски, но по сути я сказал всё правильно – соответствует!
– Да, очень красивые стихи… о вечности… о… – Михаил Капитонович нарисовал пальцем в воздухе круг, – о том, что происходит всегда…
– Вы правы, и таким Китай, мой Китай, был на протяжении нескольких тысячелетий, конечно, он менялся, но очень медленно! Это была одна из самых мирных стран… А вот ещё послушайте:
- Жизнь в этом мире Всего лишь сон.
- И нету смысла делать из неё беду.
- Вот я и пью[2].
Тут в предпоследней строке написано несколько иначе: «И нет смысла делать её ещё труднее», но по-русски, мне кажется, так звучит лучше. У меня в Харбине есть товарищ, Алексей Грызов, его поэтический псевдоним Ачаир, мы с ним иногда что-то сочиняем, в смысле он сочиняет, он настоящий поэт, а я только рифмую. Кстати, ваш земляк, из Омска… Слышите, какая вечность и в этом стихотворении?
Сорокин, конечно, слышал и согласно пожал плечами. Ли Чуньминь откуда-то снизу достал бутылку и поставил её на стол.
– Не откажетесь выпить со мной по рюмке коньяку?
– Конечно! – ответил Сорокин и подумал: «Какой он к чёрту китаец, обыкновенный наш, русский, только очень грустный и печальный!»
– Курите, если хотите! – сказал Сергей Леонидович и налил. – Я знаю, у вас сейчас ещё пост, но, поскольку я ваш начальник и басурманин, исповедуетесь, и вам простится этот грех! Это был Ли Бо! А это моё подражание ему!
- В небе Луна. Не дотянуться.
- Я иду к реке – там две Луны:
- Одна отражается сверху, но неясно,
- Вода рябит, река неспокойна.
- Другая на дне! Её я хочу достать. Если не утону!
Некоторое время Ли Чуньминь молчал.
– Конечно, Китай не мог сохраниться в своей тысячелетней неизменности, когда кругом всё меняется так быстро и пришла Синьхайская революция… А вот послушайте, это пишут сейчас, некто Го Можо́, современный поэт, если можно так сказать! – Ли Чуньминь взял со стола лист бумаги.
- Я пролетарий. Лишь тело моё
- Есть моя собственность. Только им я владею,
- А больше и нет у меня ничего.
- Созданы мною «Богини» теперь.
- Это на собственность, скажем, похоже,
- Но мне коммунистом хотелось бы стать —
- Так пусть они станут общими тоже —
- «Богини» мои!
- Идите, ищите таких же, как я, беспокойных людей,
- Идите, ищите пылающих, таких же, как я.
- В души милых мне братьев, сестёр загляните,
- Струны сердец их затроньте,
- Разума факел зажгите![3]
А? Какая разница! Чувствуете? Это уже совсем другой Китай! Это Китай революции и борьбы, и мы с вами знаем, чем это кончится! Не так ли?
98 
