Особенно,... 
198 
«Достойная… Но не для нас. Мы не имеем не это права. Простите, мастер, но это принцип. Сеть не прощает насилия, с какими бы благими целями оно не совершалось».
«Сеть?»
«Нечто вроде нашего бога… простите, об этом я не имею права рассказывать. Достаточно, что один раз мы допустили такую ошибку. Мы решили, что смерть одного тирана-чудовища может уменьшить общее количество боли, избежать инферно. Результатом стал весь тот ужас, что сейчас происходит в Носфере. В том числе и ваша война с Упокоителями».
«Что?! Уж не хочешь ли ты сказать, что Дракона…»
«Да. Белый Император. Несчастный самоуверенный дурак, которому не повезло напороться на таких же несчастных самоуверенных дураков. Последний Грех лежит только на нас…»
Ошарашенный вампир не успел ничего сказать в ответ. Кто или что не служило бы ему транспортом, в этот момент они с Зертом пересекли невидимую черту защитного купола, который монада поддерживала над Твердыней. И в ту же секунду всё, связанное с Целителями… нет, не исчезло из его памяти, амнезия привлекла бы слишком много внимания. Просто вдруг стало неважным, малозначимым, ушло в самые отдалённые закутки памяти. Так работала эмпатическая защита на планетарном уровне — значительно более мягкая, и в то же время надёжная (при грамотном использовании), чем прямое внушение. О Чистых знали многие… но не придавали этому значения. За пределами Твердыни любые попытки вовлечь их в глобальную политику или использовать в личных целях затухали на уровне идей, не успев толком оформиться.
Но в первый раз на Зерта этот блок почему-то не подействовал. Вампир не только сумел вспомнить о существовании Чистых, но и притащить к ним свою искалеченную подругу. Что ещё больше наводило на мысль о продуманной комбинации, где двое незадачливых влюблённых сыграли роль пешек. И о комбинаторе, способном манипулировать эгрегором на уровне монады, или близком к тому. Судия на эту роль вряд ли годится — судя по отпечаткам в ментале, он всегда действует с «осторожностью» и «тонкостью» своего крылато-хвостатого родственника. Значит кто-то… или что-то, долгое время ожидавшее прихода Судии. Не та ли это самая сущность, которая контролирует сейчас Осу? Надо обратиться к аналитикам, они наверняка вскроют эту головоломку. Но смогут ли что-то сделать?
В этот момент за её спиной раздался тихий звон, похожий на комариный. Флаеры спасательной группы наконец прибыли. Нэя вскочила, оборачиваясь, и в ту же секунду её захлестнул ураган любви и дружеской поддержки. И стало не до мрачных размышлений.
Королева давала бал.
Три простых слова, вроде бы понятных даже заморскому варвару. Но, как и многое другое на Внутреннем Кольце, понятие бала приобрело у дроу особое, извращённое значение. Танцы, флирт, светские беседы, угощения и демонстрация роскоши — всё это было. И нельзя сказать, что только из формальности — обитатели островов ценили всё перечисленное, и достигли в этих развлечениях немалого мастерства. Но основной смысл балов давно заключался не в том. Для настоящей аристократии, по крайней мере.
На ежегодных праздниках правители эльфов доказывали, что по-прежнему имеют право оставаться на троне. Так было даже в светлый период королевств, который нынешние жители островов вспоминали с раздражением, но в то же время и с некоторой гордостью — они знали, что предки были способны на многое, хотя и отличались некоторым невежеством в вопросах кровопролития. Нет, нельзя сказать, чтобы светлые эльфы не умели или не любили убивать. По части резни орков, например, они могли дать фору и потомкам. И отравить брата ради власти им тоже случалось — как же без этого? Но если судить по легендам и песням, в этом последнем вопросе древние были удивительно неуклюжи. Непременное эльфийское чувство эстетики словно отказывало им, когда дело доходило до убийства своих. Изысканные аристократы духа превращались в неуклюжих мясников, у них тряслись руки, они убивали не тех, не там, и не тогда, оставляли слишком мало или слишком много трупов, никогда не додумывались замести следы, или наоборот — придать месту расправы более зрелищный вид.
Дроу исправили этот недостаток предков. Они возвели внутренние разборки в ранг высокого искусства. Каждая жертва пешки или более крупной фигуры, каждое предательство или месть оценивались обществом как с точки зрения эффективности, так и красоты манёвра. Красота могла выражаться в минимуме жертв, или наоборот — в необычайной жестокости, в экзотических обстоятельствах интриги, в искусстве найти выход из почти безвыходной ситуации… Говорят, тёмная леди Эрин Квендериль, сама отправившая на Белые Равнины не одну сотню политических оппонентов, прошептала, умирая от яда, принесённого её домашним любимцем-паучком: «А всё же, как изящно сделано…»
198 
