Заходил я к Полине Львовне с раннего утра, а в обед раздался звонок. Но не от нее.
Звонила Ева Воробейчик.
— Михаил Иванович, ой, приезжайте скорей, объяснять некогда, скорей!
Я даже не спросил — куда ехать? Понял — к Полине Львовне.
Наш хлопец на мотоцикле подкинул в момент.
Забегаю в хату — там целое сборище. Зусель Табачник, Довид, Ева Воробейчик, Малка Цвинтар. Галдят по-своему.
Я крикнул поверх них:
— Всем молчать! Где ребенок?
Они замолчали, как застреленные.
В тишине заговорила Ева:
— С ребенком все в порядке. Он спал. Сейчас, наверно, уже не спит, играется. С ним Полина Львовна.
Вступил Довид:
— Евка, молчи, дура! Тут твоего дела нету. Я — законный дед мальчика. А вы все никто. Я буду говорить.
Я понял, что особо страшного, то есть смертельного, здесь ничего нету. Потому успокоился.
Посоветовал и остальным:
— Ну, говорите, только по очереди. Я сейчас на хлопчика гляну и выслушаю.
В комнате, где находился Иосиф, сидела Полина Львовна. Она мирно шила какое-то изделие. Мальчик на кровати, обложенный подушками, чтоб не упасть на пол, игрался с мишкой. Увидел меня — обрадовался. Схватил мишку своего за лапу и резко кинул вверх в знак приветствия. Я подскочил в нужном направлении, поймал. Перекинул мальчику. Он тоже поймал.
Я, хоть и нарушил инструкцию против карантина, обнял Иосифа, расцеловал.
Полина Львовна тихонько сказала: — Это я попросила Еву вас вызвать. Идите к ним. Я тут побуду.
Я вернулся в комнату.
Сел за стол. Положил перед собой руки. Крепко положил, ладонями впечатался. С демонстрацией, конечно.
Говорю:
— Ну, давайте. Слухаю. Но предупреждаю по-хорошему. В доме хворый ребенок. Имейте в виду.
Довид выступил вперед.
И тут я сообразил, что они все передо мной выстроились в ряд. Смешной вид получался.
— Что вы построились в ряд, присаживайтесь. Сидячих мест хватает. Присаживайтесь, Довид Срулевич. И вы, товарищи, тоже занимайте места.
Никто не двинулся.
Довид начал:
— Я тут на правах ближайшего кровного родственника. Я — дед Иосифа. Вы, Михаил Иванович, пользуясь отчасти своим служебным положением, отчасти моим бедственным состоянием в связи с трагической гибелью моего зятя и болезнью моей родной дочери Бэллы, присвоили себе моего родного внука Гутина Иосифа. И теперь вместо того, чтоб его лечить, как всех советских детей, заперли его в доме Лаевской Полины Львовны. Я на вас буду жаловаться и требовать обратно своего внука.
Я выслушал доклад Басина. Чистый бред сивой кобылы. Согласно покивал, рукой погладил вязаную скатерть. Прошелся пару раз пальцем вокруг узора.
Говорю:
— Еще что-то хотите добавить, Довид Срулевич?
Басин молчал.
— Тогда следующий. Кто следующий? Может, вы, гражданин Табачник?
Зусель молчал. Переминался с ноги на ногу, губами шевелил, но про себя, не на внешнюю сторону.
— Хорошо, следующий. Гражданка Воробейчик? У вас что?
Ева молчала. Смотрела мне прямо в глаза без мыслей, без выражения.
— Тогда остаетесь вы, гражданка Цвинтар, кажется?
Но Малка тоже молчала, руки под фартуком на животе сложила и молчит, как пробка. Шатается, а молчит.
Я разозлился.
— Да садитесь вы, цирк тут устраиваете! Прямо клоуны-акробаты. А ну сесть! Всем сесть!
Так гаркнул — эхо отскочило от самого потолка.
Заплакал Иосиф. Выскочила Полина с шитьем в руках.
Расселись кто где. Но кругом меня образовали пустоту. Как нарочно. За столом я один.
Евка — подоконник подперла задом за моей спиной. Зусель — у меня перед лицом, на табуретке возле печки. Довид — рядом с ним на маленькой скамеечке.
Малка пробелькотела:
— Ой, мне плохо. Я немножко ляжу. — И свернулась на топчане.
Полина ушла к мальчику. Ничем своего удивления и прочего не проявила. Только глянула, как все угомонились. Довольная, кивнула мне и уплыла.
— А чтоб никому не было плохо, не надо поднимать гвалт. Чего вы сюда приперлись? Если из-за того, что говорил Довид, так это ерунда на постном масле. Езжайте, откуда приехали. Если еще что-то, выкладывайте. Но времени у меня нету, чтоб с вами балакать. У меня время — рабочее. Служебное. Ну?
Тогда заговорила Ева. Я специально на ее голос не повернулся всем туловищем, а только чуть-чуть настроился ухом.