Терпение мое растягивалось пружиной. Но не без предела. Дало обратный ход.
— Ну да. Я жиденят беру. Вам и обидно. А вы своего жиденка у матери вырвали. Сунька. Мне Евка призналась. Да и по лицу Сунькиному видно. Мамаша вылитая. Вы свою чистую совесть засуньте куда-нибудь. А то она сию минуту в говне будет. Если по совести вспомните, как было по правде.
Файда вытаращил глаза. Рот раскрыл, но слова не выходили.
Мы стояли друг против друга молча.
Сколько стояли — не знаю. Долго.
Мирон сказал:
— По правде, говорите, вспомнить? Я вспомню, вспомню. Пошли. Доклад сделаю. С трибуны сделаю. С графином. Со стаканчиком сделаю.
В магазине по дороге Файда купил две бутылки вина — под вздохи продавщицы про безвременного Довида Срулевича. На отчестве не выдержала, прыснула, но тут же закрыла рот и нос уголком платка и громко высморкалась.
Потом одобрила:
— Як же, помянуть треба. Надо помянуть. А то вскочит и вернется. А ему все равно не жить. Мучить всех будет. Детей пугать. Надо, надо на помин. И остатки на могилку полить.
Мы закрылись в завхозовской каморке — в большом здании бывшей синагоги перегородки закутка не доходили до высоченного потолка. Полки завалены барахлом. Все как положено.
Конторский стол чистый. Файда расположил на нем бутылки, достал стаканы.
Бутылку протянул мне.
Я не раз замечал, как люди умеют изменять свой внешний и внутренний вид за секунды. Не специально. Специально как раз сразу можно различить умысел. Когда специально, получается напряжение. Человек весь подбирается, держит себя в придуманном узле, следит за всеми своими частями. А уследить нельзя. Потому что уже есть у него и тело, и голос, и манеры. А если без умысла, под воздействием глубокой потребности — тогда можно человека враз и не узнать. Он — и не он.
Файда передо мной был не Файда. Раньше он стоял трохи пониже, жил передо мной вроде снизу наверх и так далее. Теперь наоборот. Смотрел сверху вниз.
Я присел на табуретку. Выбил пробку. Нарочно повозился. Пускай немножко успокоится. Лишние нервы ни к чему.
Когда разливал вино, сделал вид, что рука дрогнула.
Файда заметил. Но ничего не сказал.
— Видите, Мирон Шаевич, рука дрожит. А вы меня в бесчувствии обвиняете. Обвиняете. Не спорьте. Вам напоказ выпить охота, а вы ж не пьющий. Меня напоить думаете. А я не пьянею. Тем более вино. А вот вы пить будете. И сильно будете. Вам надо. Надо?
Файда сказал, что надо.
Быстро выпил полстакана.
Я только пригубил.
— Ну, Мирон Шаевич, начинайте доклад. С до войны начинайте. С Евки. И учитывайте. Сейчас ваша смелость пройдет. На полуслове пройдет. И вам станет стыдно, что вы передо мной выступаете. Вы на меня от ненависти смотреть не сможете. Ну так в другую сторону и глядите. Главное: рассказывайте. Я вас за язык не тянул. Я к вам со всей душой.
Файда выпил еще.
Уперся кулаками в стол, вроде на собрании, наклонился вперед. Для разгона.
В общих чертах его рассказ совпадал с Евкиным.
Забрать ребенка у Евки придумала не Сима. Правда, грозилась прижать Мирона по партийной линии. Моральное разложение и далее по списку. Мирон не сразу испугался — хорохорился. Отвечал на все угрозы жены, что из семьи уйдет по направлению к Еве и будущему ребеночку. И партия его сильно не осудит, потому что Сима бесплодная, а Евка родит еще одного советского человека. И что стране польза. А от Симы — пользы нету. Отвечал, в общем, ей с тех же партийных позиций, на которые она его сама и толкала.
Сима притихла.
Но однажды к Мирону по месту работы пожаловала Лилия Воробейчик. Он их с Евкой, конечно, различал. Но в первую секунду испугался, потому что не обнаружил живота. До такой степени Евка ежесекундно сидела у него в печенках. Думал только про нее и ее живот.
Лилька сообразила, почему Мирон испугался до побеления. Засмеялась. Сказала: «Вот, Мирон Шаевич. Видите, как хорошо. Вроде и Евка. А без живота. Как ничего и не было. Пойдемте прогуляемся. Я к обеду зашла. Чтоб ваше рабочее время не занимать ерундой. Пирожков привезла. Домашние. Мы с Евкой пекли. Покушаем на скамеечке где-нибудь. Пошли, Мирон Шаевич».
И так посмотрела, что Мирон понял: будет решительный момент в его жизни. И придет этот момент от Лилии.
На скамеечке в сквере Лилька ему изложила план. Если он бросит жену, хорошо не станет. С Евкой ему все равно не жить. Евка из сомнительной семьи. Лилька ему предложила: «Хотите, так устрою, что ваш с Евкой ребенок будет у вас с Симой?» Мирон не понял сути. Лилька разъяснила: Евка рожает и добровольно отдает ребеночка Симе и Мирону. И все. Все понятно. Был живот — и нету живота. Чтоб живот исчез — это главное. Распространят слух, что Евка скинула. Люди поговорят — и забудут. А у Мирона с Симой останется ребенок. И Евка опять свободна до новых встреч.