– Еще кофе? – Мальком потянулся к серебряному кофейнику, который официант оставил на столе.
Она отказалась, слегка качнув головой, затем улыбнулась.
– Нужно ли говорить, что обед был превосходным.
– Я рад, что тебе понравилось. – Он оглядел ее быстрым восторженным взглядом. – Этот бирюзовый цвет тебе невероятно идет. Он оттеняет твои зеленые глаза. Ты должна чаще его носить.
– Если вы всегда будете подавать после десерта еще и комплимент, то стоит чаще обедать здесь, – откинулась она, с улыбкой сворачивая салфетку и кладя ее на стол.
– Я это запомню. – И затем, после непродолжительной паузы: – Кстати, я хотел бы тебе кое-что показать. – Бросив салфетку на стол, он встал. Флейм вернулась за ним в его кабинет. – Я уже некоторое время подумываю о том, чтобы расширить меховые отделы в наших основных магазинах. – Мальком остановился, чтобы закрыть двери в столовую. – Естественно, что я всегда обязан любыми способами поддерживать репутацию товаров от Пауэлла. Вот почему меня интересует твое мнение об этом манто.
Просьба не выходила за рамки обычного. Мальком и раньше консультировался с ней в подобных вопросах, говоря, что она представляет сразу два слоя его клиентуры – деловых женщин и светских львиц.
Ее интерес возрос, когда вслед за Малькомом она приблизилась к небольшому столу для совещаний. На одном из стульев лежала темная шубка.
Мальком поднял ее и набросил на руку, чтобы Флейм могла внимательно ее рассмотреть. Как только Флейм увидела темное, почти черное манто с длинными запашными полами, у нее перехватило дыхание.
– Мальком, это просто изумительно, – выдохнула она и, ощупав мех, устремила на него понимающий взгляд. – Это соболь, да?
– Да, русский соболь. Примерь.
Флейм не надо было уговаривать, она повернулась к Малькому спиной, позволив ему помочь ей облачиться в манто. Проведя ладонями по стоячему воротничку и полочке – ее пальцы скользили, утопая в ворсе, – она пришла к выводу, что подобное чувственное ощущение рождает только прикосновение к меху – мягкому, шелковистому и такому роскошному. Ничто другое не позволяет женщине ощутить себя до такой степени женщиной, элегантной и такой невероятно соблазнительной.
Она порывисто повернулась к Малькому.
– Потрясающе!
– На тебе – да.
Он произнес это довольно спокойно, однако огонь в глазах вполне выражал его чувства. Она отвернулась, зная, что не должна выказывать восторга, который, однако, сделал ее беспечной. Она плотно завернулась в манто, утопив пальцы в его глубоком меху.
– У меня есть предложение. – Она почувствовала у себя на плечах его руки. – Почему бы тебе не надеть эту шубу в оперу в пятницу вечером?
После мгновенного искушения она с сожалением вздохнула.
– Не могу. Это было бы нечестно по отношению к тебе, – сказала она, решительно тряхнув головой.
Она заметила, что он тихонько привлек ее к себе, только тогда, когда ощутила теплое дыхание около уха. Ей бы отстраниться, но она этого не сделала.
– По отношению ко мне? Поверь, что это – более чем честно. – Он говорил полушепотом, ласково. – Ты рождена для таких вещей, Флейм.
Он прикоснулся губами к ее волосам, и она почувствовала их чуть щекочущее скольжение к шее.
Инстинктивно она повернула голову.
– Не надо.
Однако протест прозвучал еле слышно, так как его рот уже отыскал ее мочку, и от неожиданного прикосновения она безудержно задрожала.
Флейм и не знала, до какой степени она уязвима, податлива. В минувшие выходные ей не следовало столько времени оставаться одной, предаваясь воспоминаниям и размышлениям о своей отчаянной потребности в любви и о том, что нет звука более одинокого, чем смех, который слышит только смеющийся, и победы более ничтожной, чем та, что празднует только победитель.
Независимости, когда никого нет рядом, не бывает; бывает лишь одиночество. Прикосновение рук Малькома, ощущение его нежных губ вновь напомнили ей обо всем этом.
– Я хочу тебя, Флейм. – Он горячо дышал ей в шею. – Хочу с того самого момента, когда пять лет назад ты вошла в этот кабинет. Тогда же я поклялся, что ты будешь моей. Ты моя, Флейм. Пора это признать.
Она поняла, что созрела. Да и Мальком так все идеально обставил – вино, обед, легкая беседа и соболья шуба, напомнившая о том, что она женщина, не чуждая обычных женских слабостей.
Но можно ли ему доверять? О ней ли он печется? Или подобно Рику стремится удовлетворить лишь свои желания?