192 
— Ты лишил его жизни, — закричал Шон ему в след. — Что, нет? Может, будешь отрицать?
Он швырнул к поребрику банку из-под пива и пошел к машине с намерением позвонить Лорен по сотовому телефону.
Когда она ответила, он сказал:
— Это Шон.
Молчание.
Сейчас он знал, что прежде он никогда не говорил ей того, что ей хотелось услышать. Он отказывался говорить об этом почти целый год. Пусть, внушал он себе, буду говорить все, что угодно, только не это.
И все-таки сейчас он сказал это. Он сказал это еще тогда, когда глядел на ствол, направленный мальчишкой ему в грудь, никчемным жалким мальчишкой; он сказал это еще и тогда, когда увидел бедного Дэйва; в тот день, когда Шон предложил ему пива, он увидел искру напрасной, несбыточной надежды, мелькнувшую на лице и в глазах Дэйва, человека, не верящего в то, что кто-либо когда-либо захочет выпить с ним пива. И он сказал это, поскольку всеми клетками своего тела чувствовал необходимость сказать это, необходимость как для Лорен, так и для себя.
— Прости, — сказал он.
— За что? — спросила Лорен.
— За то, что я во всем обвинил тебя.
— Да… ну..
— Слушай…
— Да…
— Ну говори, — сказал он.
— Я…
— Что?
— Я… ой. Шон. Прости и ты меня. Я не хотела…
— Все нормально, — успокоил ее он. — Нет, правда. — Он глубоко вздохнул, втягивая в себя затхлый с запахом застаревшего пота воздух салона своей служебной машины. — Я хочу увидеть тебя. Я хочу увидеть мою дочь.
Лорен, помолчав, ответила:
— Откуда ты знаешь, что она твоя.
— Она моя.
— Но анализ крови на…
— Она моя, — повторил он. — Не нужны мне никакие анализы. Ты вернешься домой, Лорен? Вернешься?
Молчание. Он прислушался, но кроме приглушенного звука работающего мотора, доносившегося откуда-то из отдаленного конца тихой пустынной улицы, не услышал ничего.
— Нора, — сказала Лорен в трубку.
— Что?
— Так зовут твою дочь, Шон.
— Нора, — повторил он, и это слово отозвалось эхом во всем его теле.
Когда Джимми пришел домой, Аннабет уже дожидалась его на кухне. Он сел на стул, стоявший у стола напротив нее, и она улыбнулась ему той самой полузаметной улыбкой для двоих, которую он так любил. Эта улыбка, казалось, говорила ему, что даже если в течение всей последующей жизни он ни разу не откроет рот, чтобы заговорить, она все равно будет точно знать, что у него на уме. Джимми взял ее руку и прижал свой большой палец к ее большому пальцу, рассчитывая, что это придаст ему силы.
На столе между ними стоял монитор, оповещающий о состоянии ребенка. Они использовали его в прошлом месяце, когда Надин слегла с острым фарингитом. Слушая, как она хрипела и задыхалась во сне, Джимми мысленно то видел ее захлебнувшейся, то ожидал, что приступ кашля разорвет ее легкие, и тогда он, не выдержав, вскакивал с кровати, хватал ее в охапку и в одних трусах и футболке несся с ней в приемный покой реанимационного отделения. Девочка быстро поправилась, однако Аннабет все еще не убирала монитор в коробку, стоявшую в стенном шкафу в гостиной. Она включала его на ночь и слушала, как дышат во сне Надин и Сэра.
Сейчас девочки не спали. Из маленького динамика до Джимми доносились их шепот и хихиканье, а это повергало его в еще больший ужас — представлять себе дочерей и в это же время думать о совершенных им страшных грехах.
Я убил человека. Плохого человека.
Эта мысль жила и билась в нем рядом с осознанием этого греха и стыдом за содеянное.
Я убил Дэйва Бойла.
Эта мысль стучала в мозгу, словно капель по темени, она все еще жгла, жжение чувствовалось в животе. Она, как дождем, заливала его.
Я убил. Я убил невиновного человека.
— Дорогой, что с тобой? — спросила Аннабет, заглядывая ему в лицо. — Скажи, что не так? Это из-за Кейти? Милый, у тебя вид, как у умирающего.
Она, обойдя вокруг стола, приблизилась к нему, и Джимми увидел в ее глазах взволнованность, порожденную беспокойством и любовью. Она встала между расставленными ногами Джимми и, взяв в руки его голову, заглянула ему в глаза.
— Скажи мне. Скажи, что не так?
Джимми хотел скрыть от нее все. Сейчас ее любовь была для него больнее всего. Он не чаял вырваться из ее теплых рук, найти любой укромный темный угол, куда не добрались бы ни свет, ни любовь и где бы он мог свернуться калачиком и стонать до изнеможения от горя и от ненависти к самому себе.
— Джимми, — прошептала она и поцеловала его веки. — Джимми, поговори со мной. Пожалуйста.
192 
