— Ну… если честно — нет.
— Моя мать была целительницей. Ее знали в Сайлент-Крик и звали в трудных случаях. Она принимала роды у матери старика Балларда. Мальчик родился крупным, и мне пришлось помогать моей матери. Мне было тогда пять лет.
Джек присвистнул.
— А старику Балларду должно быть около девяноста… Ничего себе! Знаешь ли, ты неплохо выглядишь, Мать Леса. Я бы не дал тебе больше шестидесяти.
— Льстец и подлиза! Нет, мой мальчик, мне девяносто четыре, и я уже не та, что была раньше. К тому же старуха индианка — не лучшая компания для грустной маленькой девочки, потерявшей маму. Отдай ее Джилл и поверь мне — это будет очень хорошо. И тебе спокойнее — в школе Эми будет сыта, под присмотром, найдет новых друзей. Волк присмотрит за ней дома… ты сможешь спокойно уезжать на работу и ни о чем не волноваться.
Джек почесал в затылке.
— М-да… Никогда не умел с тобой спорить… Мама не пишет?
— Редко. У них с отцом все нормально. Они переехали в Абитиби, купили ранчо, разводят коров и лошадей. Аманда хотела бросить работать — но не удержалась и сейчас работает в местной больнице.
— Ха! Не сомневаюсь. Мама без работы не может.
— Почему ты им не писал?
— Сам не знаю. Мне казалось, новая жизнь — это когда все с чистого листа. Перечеркиваешь все, что было раньше, забываешь старые связи…
— Так не бывает. Прошлое никогда не отпускает.
— Я знаю, Мать.
Помолчали. Потом Джек спросил охрипшим голосом:
— Как… Джилл?
Стерегущая Сова улыбнулась уголком тонких губ и ничего не ответила.
Прошлое никогда не отпускает, мальчик. Особенно то, в котором ты был по— настоящему счастлив…
5
То ли Кримстаун был поганым городишкой, то ли нервы у Джилл разгулялись не на шутку, но все вокруг ее раздражало…
Суббота — благословенный день, когда дети остаются с родителями, а здание подготовительной школы сверху донизу моют, чистят, дезинфицируют и полируют. Соответственно, для Джилл Баллард это тоже выходной, и хотя дети — это наше все, но за пятидневку она выматывалась так, что в субботу чаще всего дрыхла до полудня, а то и дольше…
Но в эту субботу, когда спал еще весь Сайлент-Крик, у палисадника дома Баллардов явилось Розовое Чудо — джип Саймона Джейкобса. Саймон не придумал ничего лучше, как посигналить под окном.
Ошалевший и сонный Джерри, бурча под нос выражения, которым нет места на страницах печатных изданий, ворвался в комнату старшей сестрицы и без малейшего сочувствия подергал сладко спавшую воспитательницу подготовительного класса за ногу.
— Вставай, змея!
— Отстань! Уйди, Джерри, зашибу.
— Джилл! Это твой малахольный Саймон, не мой! И он гудит под МОИМ окном!
— О господи! Я совершенно забыла…
Джилл резво вскочила с кровати и заметалась по комнате. Вот ведь хотела же сложить сумку вчера вечером! Ну что ее остановило?!
Через полчаса Джилл ввалилась в кухню на первом этаже — и обнаружила там папаню Балларда, пьющего кофе из большой кружки. Кофе был угольно— черного цвета и источал отчетливый аромат березового дегтя.
Папаня Баллард — крупный, широкоплечий, сероглазый — кротко посмотрел на свою единственную дочь поверх очков. Очки были нужны папане, как волку сапоги, потому что и в семьдесят папаня видел, как в двадцать пять, но интуитивно папаня понимал: если ты хочешь чего— то добиться или в чем— то укорить младшее поколение, лучше всего прикинуться немощным старичком. Для этого хорошо подходят шаркающая походка, сгорбленная спина и палочка — но папаня Баллард обладал мускулатурой и ростом матерого гризли, так что палочкой ему мог бы служить дубовый сук нескромных размеров.
Одним словом, оставались очки, сдвинутые на кончик носа, и добрый взгляд поверх них. Джилл закатила глаза. Она примерно представляла, о чем пойдет речь. Папаня (а также ее братья Джерри, Сэм и Дик) терпеть не мог Саймона Джейкобса. Ну и наплевать! Она не позволит лезть в свою жизнь никому, даже родному отцу! Ему же никто ничего не говорит про пятую жену, которую он собирается привести в дом?!
— Доброе утро, папа. Кофе остался?
— Разбавь кипяточком — как раз хватит.
— О господи… Папа, такой крепости ни одно сердце не выдержит.
— Да что ж его жалеть, сердце- то? В моем-то возрасте…
— Папа!
— Раз дети родные не жалеют — чего уж…