Она мучительно пыталась понять, что произошло сегодня вечером на веранде, – но ответа не было. Непонятнее всего выглядела вспышка ярости Билла, его реакция на довольно логичное, в общем-то, замечание Морин...
Нет, ну в самом деле, нельзя же ждать, что она проведет на этом ранчо всю свою жизнь? С самого начала было известно, что она всего лишь два месяца позанимается с Мю, а потом все закончится, и можно будет возвращаться к своим обычным делам.
Интересно, ехидно подала голос другая, внутренняя Морин. Морин внешняя эту девицу не любила, потому что та обычно откровенно над ней издевалась. В устах внутренней Морин все проблемы Морин внешней выглядели в лучшем случае детскими капризами, а уж о здравом смысле и речи не шло. Вот и сейчас – ехидный голос звучал у Морин в мозгу, и от этого становилось совсем плохо.
Итак, деточка, к каким это обычным делам ты собираешься возвращаться? ЧТО в твоем представлении – твоя жизнь?
Это и твоя жизнь, зануда! Я – это ты.
Ну нет. Я бы в жизни не испугалась проводить урок по Теккерею. Это ты смотрела на несчастных тинейджеров, как на... Да не об этом речь!
Тогда о чем?
О том, что в свои двадцать пять ты из себя ничего не представляешь, и жизни у тебя никакой нет!
Во как! Не слишком ли сильно сказано? Я окончила университет, между прочим.
Да, мы окончили университет. И что? Кому, кроме тебя самой, это было нужно? Четыре года ты занималась любимым делом, причем платил за это папа. Все равно что считать подвигом еженедельные походы в зоопарк с родителями. Море удовольствий и билет за чужой счет.
Я никому не делаю ничего плохого!
И хорошего тоже. Вот ты есть – вот тебя нет. В мире ничего не изменится. Никто не обеспокоится – а куда это делась наша замечательная Морин Килкенни? И точно так же ты не обеспокоишься ни о ком, кроме себя самой. Вот и сегодня: ты испугалась гнева Билла, потому что он был направлен на тебя и твое безоблачное бытие. Хоть подумала бы – а почему этот взрослый и сильный мужчина так себя ведет.
Почему? Почему он себя так ведет? И почему меня волнует, как он себя ведет?
Потому что ты не видишь очевидного, не хочешь признавать несомненного. Он тебе небезразличен. Он тебе нравится. Ты его хочешь.
Я его хочу!
Морин открыла глаза и резко села на кровати. Последние слова она произнесла вслух – в этом не было никаких сомнений.
Щеки пылали, ныло в груди сердце, беспокойно метались по покрывалу руки. Морин Килкенни вела себя, как...
Влюбленная девчонка.
И вдруг все встало на свои места. Их первая встреча. Обжигающий поцелуй под дождем. Небывалое и блаженное ощущение покоя, не покидавшее ее последние три недели, пока он находился рядом. Безграничное доверие, полное отсутствие всяческого смущения при воспоминании о том, как она голышом предстала перед Биллом... О Фрэнке в такой ситуации она до сих пор не могла вспоминать без того, чтобы не залиться багровым румянцем..
Морин неуверенно улыбнулась в темноту. Господи, как это, оказывается, просто. Она влюбилась. И она действительно не может относиться к златокудрому ангелу Мюриель, как к своей временной ученице. Все жесткие, временами жестокие слова, которые она наговорила Биллу сегодня... вчера вечером – это потому, что ей по-настоящему жаль девочку, она к ней привязалась, она считает ее своей младшей сестренкой – и то только потому, что не считает возможным занимать место ее матери. Вместе с Биллом им нужно спокойно поговорить на эту тему, перестать обвинять и требовать, найти наилучший вариант...
Он предложил ей остаться – и она останется. Может, он и не любит ее... пока. Но то, что он к ней неравнодушен, – несомненно и очевидно. Значит, есть надежда. Есть будущее.
А возвращаться в мир больших городов – зачем, к кому? Она никому там не нужна со своими книгами и мечтами. Ее не интересует карьера топ-менеджера и квартира в пентхаусе. Она скучает по Дублину, а в Дублине пентхаусов сроду не было. Интересно, Биллу понравится в Дублине? Должно понравиться. Это хороший, рабочий город, там много таких же, как Билл, мужчин с жесткими ладонями и спокойными, уверенными жестами.
Здесь Морин вспомнила Билла, его литые плечи, шары мускулов под смуглой кожей, когда он рубил дрова. Огромные чурбаки разлетались с первого удара, и смеялась босоногая девочка с синими глазами и золотыми кудряшками, а на крыльце стояла сама Морин, почему-то босая и с огромным животом, и солнце заливало мир вокруг золотом, а птицы пели так, как будто вспомнили все песни Эдема...