Еще через час этот самый воздух наполнился ароматами, которые менее воспитанный человек назвал бы вонью – и был бы совершенно прав. Впереди раскинулся славный портовый город Кале, встречая пассажиров патриархального парома запахами мазута, тухлой рыбы, дыма, карболки и еще бог знает чего. Пассажиры оживились, начали собираться, хотя до прибытия оставалось еще минут сорок, не меньше.
Из Кале, пройдя паспортный контроль и карантинную службу, Джон отправился в Париж поездом. В купе, слава богу, он ехал в полном одиночестве, смотрел в окно и в который раз пытался понять: откуда берется такая разница в погоде Франции и Англии? В Дувре шел мелкий дождь, больше подходящий поздней осени, здесь же, в Кале, Аррасе, Амьене и Форш-лез-О, проносящихся за окном скоростного поезда, царила самая настоящая весна. Вишни осыпались душистым белым снегом лепестков, изумрудная трава не оставила ни одного островка черной земли, небо наливалось густой бирюзой, а солнце было воистину золотым. Странно, очень странно. И в то же время объясняет, почему дядя Гарри предпочел жить во Франции. С его характером в тумане долго не просидишь.
Сам Джон, по меланхолическому складу характера, к туману относился хорошо. Больше всего он любил позднюю осень в Форрест-Хилл, когда листья почти облетели с деревьев, и только могучие тисы стоят в своей густой темно-зеленой мантии. Холмы становятся песочно-серыми и какими-то призрачными. Небо приобретает жемчужный оттенок, низкие тучи иногда проливаются дождем, и воздух влажен и чист. Пахнет дымом – это жгут палую листву в садах. Тетя Гортензия каждый день ставит в вазы лохматые хризантемы и величественные георгины. Последние розы особенно терпки и ароматны, но однажды утром встаешь – а лепестки почернели по краям! Это значит – идет зима. В такое время все стремятся уехать в Лондон, где жизнь, приемы, театры, гости, праздники, суматоха – и туман. Настоящий, лондонский, когда в двух шагах не видно совсем ничего, и даже старожилы путаются по дороге домой с работы, хотя, казалось бы, это и невозможно. Туман...
Джон задремал.
Он проснулся ровно за пять минут до прибытия на парижский Центральный вокзал. Как всегда. Эта привычка выработалась у Джона с годами и была крайне полезна во время деловых поездок. Он мог приказать себе заснуть и проснуться в любое время, а потому ему удавалось отдохнуть даже в не самых комфортабельных условиях. Впрочем, к скоростному поезду это не относилось.
Париж уже окутала вечерняя фиолетовая дымка. Горели огни витрин, иллюминация на Елисейских Полях, зажглась стрела Эйфелевой башни, и толпы гуляющих парижан и туристов заполнили площади и бульвары. Древний и вечно юный город не любил тратить время на сон.
Джон доехал до гостиницы, из номера позвонил мсье Жювийону, однако на месте того не оказалось. Попросив передать, что звонил мсье Ормонд, Джон повесил трубку, потом разделся, сложил в отдельный пакет использованную рубашку, убрал пакет – строго в правый верхний угол чемодана! – и отправился в душ. Затем переоделся, внимательно изучил свою слегка осунувшуюся физиономию в зеркале, недовольно хмыкнул и решил пройтись по городу.
Ночь окончательно вступила в свои права, и неоновый свет заливал улицы, делая лица всех женщин странно прекрасными и слегка порочными, а лица мужчин – немного опасными и взволнованными. Влюбленные целовались на всех перекрестках и на всех скамейках, из открытых дверей и окон ресторанов разносились самые разные и соблазнительные ароматы, современный асфальт под ногами неожиданно сменялся брусчаткой, помнящей тяжелые башмаки революционеров Парижской Коммуны... Джон Ормонд шел по Парижу и наслаждался своим одиночеством.
В маленьком ресторане на Монмартре он замечательно поужинал, выпил красного вина, а потом еще некоторое время сидел, вспоминая годы учебы в Сорбонне и те, давнишние прогулки по ночному Монмартру. Где-то здесь, в Париже жила его первая женщина... Амели. Ее звали Амели, и она была черноглазой, кудрявой, яркой и веселой, точно птичка. Она была старше Джона на два года, а в том, что касалось плотской любви, – на целую жизнь. Он был горд и немного испуган тем, что она выбрала его, потому что никогда не осознавал себя тем, кем был на самом деле, – красивым мужчиной. Тогда – красивым мальчиком.
Амели привела его к себе домой, и подружка, делившая с ней квартиру на пятом этаже старого дома, с веселым смехом собрала вещи и ушла. Джон был смущен, но Амели только рассмеялась и махнула рукой: мол, все в порядке.