Особенно,... 
21 
Плакать я начала только сегодня под утро, когда, проснувшись, увидела молоток, лежавший рядом со мной на его подушке, и пятна, оставленные на постели моими израненными коленями. Я подумала, что больше не смогу так разрыдаться, как вначале, чуть ли не «до потери пульса», как ты это когда-то называла.
Мне казалось, что с этим я покончила через несколько месяцев после теста. Я плакала не из-за пятен и даже не из-за сюрреалистического вида молотка, с которым я переспала в одной постели. Я оплакивала себя. Оплакивала то, что огорчило меня больше всего: он не зашел в спальню даже тогда, когда я превратила ее в кузницу. Не зашел из чувства отвращения, я это поняла. Когда человек равнодушен, он не чувствует абсолютно ничего.
Не поверишь, но тот диск постоянно во мне. На сей раз буквально. Даже если я решила выкинуть его из головы, то я все равно ношу его… под кожей! Это, наверное, самое пошлое — хоть и исполненное символики — завершение нашей истории.
Под душем я ощутила жгучую боль в обеих коленках. Когда я смыла пятна крови, оказалось, что маленькие осколочки разбитого диска попали под кожу. Подожду, пока затянутся все раны и царапины. Потом приложу к коленкам специальный препарат для глубокого пилинга и сдеру раз и навсегда кожу вместе с осколками.
Я бы передала все свои сбережения на разработку такого пилинга для… мозга. Я бы подождала, пока затянутся раны, выдавила бы целый тюбик геля и, после того как он затвердеет, выдрала бы разом все осколки памяти о нем.
Вот только когда? Когда они затянутся, мои раны?
* * *
Четверг, 19 августа Мне сегодня сон снился! Наконец сновидение. Ты представляешь?! Я проснулась — губы прижаты к обоям на стене, а обе руки судорожно сжаты бедрами — и я помню свой сон. Со времени теста мне впервые что-то снится…
После теста изо дня в день, а вернее, из ночи в ночь у меня не было снов. Как будто кто скальпелем у меня в мозгу перерезал все связи между подсознанием и теми извилинами, которые превращают электрические разряды в нейронах в фабулы снов в картинках, звуках и запахах. Психотерапевт, которая тогда каждый день приезжала ко мне, — я была не в состоянии включить микроволновку, не то что водить машину, — говорила, мол, это хорошо, что нет сновидений, и что я должна радоваться: мой мозг, защищая себя, правильно — очень типично в случае такой травмы — отреагировал. Она говорила, что в снах мы контактируем с той частью сознания, которая причиняет боль.
— У вас ведь сейчас нет ни одной частицы тела и души, которая бы не болела, так? А значит, ваши сны ничем не отличались бы от того, что вы переживаете наяву, а то, что вы переживаете, — кошмар, так? Неужели вам хочется вдобавок к этому постоянно — и ночью тоже — ощущать бешенство, гнев, зависть, страх, унижение или ненависть? Хочется?
Я не хотела. Но это не значит, что я с этим смирилась. Мало того что я не жила днем, так я еще была дышащим трупом ночью. И это все я! Я, которая с детства в снах проживала свою другую, гораздо более интересную жизнь.
Мне снился Лесьмян.[12] Мы сидели, касаясь друг друга плечами, на ступенях, спиной к алтарю, в маленькой часовенке, наверное в Португалии. Да, это, наверное, было в Португалии. Я только там видела такую маленькую часовенку. Как-то раз Энрике взял меня на уик-энд в Лиссабон. В воскресенье утром мы поехали в Вила-Нова-де-Мильфонт. Это маленький городишко, в сущности деревня на Атлантическом побережье Португалии. Он знает все самые интересные места на свете. На крутом скалистом берегу рядом с балюстрадой с видом на Атлантический океан стояло маленькое белоснежное здание с крестом и небольшой башенкой с колоколами. Оно было таким маленьким, что в первую минуту показалось, что мы в Леголенде или на Малой Улочке в Праге. Внутри несколько старушек в одинаковых черных платьях и платках громко читали молитвы.
Лесьмян, это точно был Лесьмян. Я четко помню его лицо. Огромный орлиный нос, выступающий подбородок, седые волосы начесаны на высокий лоб. В черном костюме и белой сорочке с засохшим на воротничке пятном крови.
Мы сидели на этих ступенях перед алтарем в молчании, часами, смотря друг другу в глаза. У наших ног на каменном полу костела играла с тряпичными куклами маленькая девочка со старушечьим лицом. На ней тоже было черное платье, а на голове — черный платок. Она посадила всех кукол в ряд перед собой и подносила к обозначенному грубой ниткой рту облатки для причастия. В какой-то момент Лесьмян стал гладить мою гипсовую руку и читать свои стихи: Губами у источника твоей груди молюсь я за бессмертье тела твоего…
21 
