Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
80 
Хорнимир ни капли не смутился, смело встретил взгляд Добродея. «Мальчишка! Бородой разжился, а ума не нажил…» – с горечью подумал воевода, но кивнул:
– Самому тошно. И все же это разумное решение. Зачем драться с Олегом? Если примкнем к Новгородцу…
– Мы присягали Осколоду! – крикнул кто-то.
Но и от этого возгласа Хорнимир отмахнулся и продолжил рассуждать, вроде бы и с собой говорил, а как бы и со всеми:
– Знаю. И клятва обязывает нас беречь Диру и ее право на престол. Эх, жаль, наследника у Осколода нет… Боги, видать, разгневались… Но Дира – да, тоже может княжить… Только… Будет ли? Она у себя в покоях заперлась. Слышите, как воет?
И снова молчание, тяжелое и злое. Только редкие вскрики княгини режут слух.
– Олегу простой люд каждые ворота отворил. Булгарский конец прислал старшин – присягают. Я говорил с Олегом. Он крови не боится, но и не желает ее. Варяги всюду имеют дозор, сейчас Новгородец хозяйничает в Киеве. Княжий терем и крепость обещал не трогать, пока… и нас не тронет, до поры.
– Мы должны оставаться с Дирой, – тяжело отозвался Златан. – Осколода защитить не смогли, так хоть ее…
– Детский лепет, – крякнул воевода.
– Это по чести! По правде!
Хорнимир махнул рукой:
– Пусть так. Кто хочет – может оставаться здесь и кровь пролить, когда Олег пойдет к княгине. Кто не хочет вступаться за Диру – могут по домам или в ноги к Олегу. Осуждать никого не будут. Корить – тоже.
Добродей шагнул вперед, руки чесались выхватить испытанный меч и решить вопрос, как подобает мужчинам, а не меряться языками. Но больно стар противник.
– Ты сам-то как поступишь, воевода?
– Олег прав в главном, – отозвался Хорнимир, – но я не могу поступиться клятвой, кою давал Осколоду и Киеву. И даже когда он предал веру предков, я ему не изменял. И сейчас я не знаю, как поступить. От той клятвы лишь сам себя могу освободить, чего бы Олег ни твердил.
– А что говорит твоя совесть, воевода? – не унимался Добродей.
– Моя совесть на стороне Киева, – буркнул тот. – Понимай, как хочешь.
«Я – словен, и Киев мне, по всему выходит, до балды. Но как изменить Дире? Никак не можно!» – подумал Добря, но смолчал.
* * *
Идти решили налегке, из оружия только ножи и мечи. Выйти с бывшего княжьего двора труда не составило: по приказу Олега ильмерские препятствий киевлянам не чинили. Да и многие уходили. Не навсегда, просто в город, где у кого родня, у кого невесты или жены. Перетереть промеж собою да посоветоваться с родичами, не хлесток ли ветер перемен.
– А вот вернуться будет сложнее, – шепнул Горян.
Он хмурился, нервно озирался по сторонам.
– Не вертись, – сквозь зубы сказал Добродей.
Но Горян, кажется, не слышал.
– Не по нутру мне это дело, ох не по нутру…
– А что прикажешь? Оставить князя как есть? Пусть вороны клюют и горожане об него спотыкаются?
Горян заметно ощетинился, но голос прозвучал довольно спокойно:
– Осколод заслужил такую участь. Слишком много крови, предательств. Не знаю, как ты, а я Новгородцу верю. По всему видно, он не из тех, кто грехи выдумывает и наговоры строит. Значит, правду сказал.
– Пусть так, – прошипел Добродей, кулаки непроизвольно сжались, – только не по-христиански это.
– Да какое, прах Кощеев, христианство?! Оскотинился князь Киева, по-скотски и подох. Все верно, все по правде! По обычаю!
Добродей почувствовал, как в душе разливается непроглядная тоска, а сердце превращается в головешку, что выжигает изнутри. Но спорить с Горяном бессмысленно, да и не от особой злобы крамольничает. Добродей и сам готов признать правоту Олега, вот только оставлять Осколодово тело на поругание – все равно не по-людски.
– Не хочешь – не ходи.
В наступившей тишине слышно, как Горян скрипит зубами, будто камни ворочает.
– А если твой поп обманет? Не придет? Или того хуже – Олегу поплачется? Олег, если поймает за этим делом, на кол посадит, не глядя на роды и звания. Я хоть и рус, а ты и вовсе словен – как пить дать, на кол, всем местным в назидание.
– Не хочешь – возвращайся, – повторил Добродей.
Навстречу выплыла лебедью румяная киевлянка, в косе цвета темного золота путаются лучи заходящего солнца, на губах сдержанная улыбка, зато глаза горят так, что едва искры не мечут. Горян вмиг повеселел, оглянулся, присвистнул. Но вслух сказал о другом:
– До темноты в корчме посидеть надо. А там уже и на пристань. Луна сегодня тонкая будет, и облачка вон, видишь? К ночи полнеба затянут. Так что нам и звезды не помешают.
80 
