21 
Значит, история не повторяется. Как на примере этой чертовой ванны: в другой раз это будет другая вода, другая пена, другой аромат. И даже, если погружаться в нее будет тот же человек и будет проделывать все с привычной тщательностью, пытаясь угодить своим желаниям, все будет по-другому. Даша закрыла глаза и постаралась максимально погрузиться в воду. Обжигающая, она заставляла сердце бешено колотиться, пот струился по лбу, вискам. Облизывая горячие губы, Даша ощущала соленый вкус. Она разозлилась на себя за то, что второй день прокручивала в голове мысль о безвозвратной потере настоящих чувств, о том, что все в этом мире переменчиво и едва уловимо. Она пыталась постичь какую-то истину, смысл которой едва ли могла сейчас выразить. То есть на уровне эмоций, подсознательно она понимала себя до конца, но объяснить другому, даже самому близкому человеку не смогла бы.
Когда-то она уже придумала для себя нечто подобное. Она экзаменовала себя, весь мир, задавая друзьям, порой едва знакомым людям один и тот же вопрос: «Какого цвета любовь?» Для нее было так важно, что человек ответит. Причем времени на долгие размышления она не давала. Ответ должен был исходить от сердца, мгновенно, а значит – быть самым искренним. Практически все отвечали одинаково. Для большинства это была ассоциация с красным цветом, только Стас ответил, что для него любовь – цвета ее глаз: небесная синь, бесконечная, непознанная, необъятная и манящая своей магической необъятностью. Для Даши этот ответ означал только одно: он любит ее. Она для него – весь мир! Теперь он получил его в свои владения и неуклюже пытается сделать его идеальным.
И вдруг Даша открыла глаза. Ей пришла мысль, от которой и без того разгоряченное лицо окатила новая волна жара. Догадка полностью оправдывала Дубровина, хотя самой проблемы не разрешала. Их чувства были обречены на провал, и в этом вина исключительно Даши. Господи, как же с ней это могло произойти? Какой год она пытается внушить себе, что ничего не было, но сны, упрямые и жестокие, возвращают ее в ту осень. А Стас, бедный Стас… Он любил ее чистую, незапятнанную, душой и телом принадлежавшую только ему. Он мечтал о том времени, когда дождется заветного часа, но после страшных событий того злосчастного сентября он не нашел сил побороть в себе ощущение обмана, разочарования.
Однажды она все-таки поинтересовалась, как ему удалось порвать с женой. Никогда раньше они не говорили о Тамаре, как будто она существовала исключительно в воображении Дубровина. И тем неожиданнее прозвучал ответ Стаса:
– Она мне изменила. – Сказано это было таким тоном, что сомневаться не приходилось – он был уязвлен. Он был задет за живое изменой женщины, которую, по его же словам, никогда не любил. И только это смогло подтолкнуть его к развязке. Он очень быстро отмежевался от роли обманутого мужа.
Как же ему было не по себе, когда Даша рассказала ему о том, что произошло с ней в тот дождливый сентябрьский день. Чего стоило ему не подать виду, насколько это противоречит всем его вожделенным мечтам, насколько это разрушает планы, вынашиваемые годами! Стас уверял, что его чувство ничто не сможет изменить. Он переоценил свои возможности. И это проявлялось даже в том, что он никогда больше не говорил на эту тему. Только в тот день, когда возил ее мокрую, грязную, поруганную по врачам, в сауну… Кажется, он был даже рад тому, что Даша не стала поднимать шум: она не обратилась в милицию, стыдясь происшедшего. Это клеймо, которое не смоют и десятки лет. Дубровин облегченно вздохнул, когда она попросила не говорить о случившемся никому, даже маме, в первую очередь маме.
На что она надеялась, собственно говоря? Стас – обычный мужчина со своим кодексом чести. Одни параграфы в нем написаны для него, другие составлены для его спутницы жизни. Наверняка основополагающими пунктами в них были любовь и верность, чистота и невинность. Она нарушила главное правило. Ни словом, ни делом Стас не напоминал о том, что не он, а те пьяные подонки лишили ее невинности. Но сейчас Даша была уверена, что Дубровин мечтал о том светлом, сказочном мгновении, когда она будет принадлежать ему, только ему! Вероятно, его память никак не может забыть ее невольный грех, и конечно, он обвиняет во всем только ее. Ну зачем ей тогда нужно было скитаться под проливным дождем в обиде на злые слова своей сокурсницы? Ничего бы не случилось, пропусти она мимо ушей ее завистливые намеки. Даша закрыла лицо руками: их свадьба в конце октября того же года казалась ей слишком поспешной. Она смотрела на улыбающееся лицо Стаса, отвечающего «да» на вопрос о супружеской любви и верности, и боялась, что он торопится произнести клятву, чтобы не задумываться о том, что действительно происходит у него в душе. Он искренне верил, что сможет забыть об этом. Дубровин до сих пор, осознанно или неосознанно, пытается бороться с тем, что произошло тогда, и борьба его проявляется в деспотичном желании держать все под контролем. Он боится отпускать Дашу куда бы то ни было одну, чтобы она снова не попала в какую-нибудь историю. Он держит ее на привязи, не понимая, что делает ее жизнь невыносимой. Он даже не пытается разобраться в этом. Теперь она носит его фамилию, и ему важно, чтобы она не была запятнана ничем. Никто не должен узнать их тайну. «Жена Цезаря должна быть вне подозрений»… Дубровин разочаровался. Даша застонала. Он никогда не признается в этом. Ведь это было так важно для него – близость, вожделенная близость, дарящая наслаждение и непередаваемое чувство единения. У каждого в жизни есть своя мечта, недоступная, кажущаяся призрачной и потому еще более желанная. Стас получил фальшивку. Наверняка он не нашел желаемого, долгожданного, и этим объясняется то, что после каждой ссоры он набрасывается на нее, как обезумевший зверь, овладевая ею жестко, без капли нежности, и это страшные для Даши минуты. Они как напоминание о том давнем изнасиловании. Теперь оно происходит время от времени добровольно. Абсурдное словосочетание – добровольное изнасилование, насилие над плотью. Она позволяла мужу брать себя, не оказывая сопротивления, не чувствуя при этом ничего кроме отвращения к себе, к нему. Даша заплакала. Ей было так больно. Лучше бы он ударил ее тогда, когда она кричала ему в лицо, что сыта по горло их жизнью.
21 
