— Как будто запах жимолости и красного вина, — пробормотала Стефани.
Леон метнул на нее быстрый взгляд.
— Правильно. Откуда ты это помнишь? Ты была в саду?
Она попыталась ухватиться за это мимолетное воспоминание.
— Да, наверное. Кусты жимолости и красное вино. И еще люди, много людей. Был какой-то прием. Да, Леон, это был прием! Причем был он во дворе, не в саду, а во дворе, а кругом повсюду были кусты жимолости.
— Хорошо, а кто был на этом приеме? Кто были эти люди, Сабрина?
Помедлив секунду, она покачала головой.
— Не знаю. Я не могу даже вспомнить, как сама выглядела. Ах, я чувствую себя такой одинокой, когда на мгновение что-то вспоминается, а потом снова наступает пустота. Такое впечатление, что наткнешься на кусочек фарфора и не можешь представить, как выглядела ваза, от которой он откололся.
— Но ты же не одинока.
— Да. — Она улыбнулась ему, благодарная за то, что он сейчас здесь, рядом и любит ее. — Теперь уже нет.
Соединив руки, они положили их на стол. Вечерняя тишина обступала их со всех сторон, и они вновь погрузились в мечтательную полудрему, до конца еще не веря в свалившееся на них счастье. Солнце скрылось за горизонтом, но было еще светло. Падавшие на землю тени были довольно отчетливы, над крошечным уединенным двориком голубовато-серой дугой опрокинулось бескрайнее небо с облаками персикового и сиреневого цвета. За каменной стеной слышались чьи-то приглушенные голоса; где-то вдали звучала скрипка; ее жалобная мелодия напоминала бургундские народные песни. Стефани была так очарована окружающей красотой, что из глубины души вырвался протяжный, чувственный вздох, и она вскинула руки над головой.
— Я люблю тебя, — сказала она. Леон подошел к ней сзади, поцеловал в шею и положил обе руки на грудь.
— Вот мы и дома, — пробормотал он. — Сабрина, дорогая моя, теперь мы с тобой дома.
Чуть помедлив, они убрали со стола, сложив посуду в раковину, и вышли прогуляться по городу. Везле раскинулся на холме. Улицы поднимались круто в гору и вели к величественной базилике Ла-Мадлен на самой вершине. В сгущавшихся сумерках Стефани и Леон, взявшись за руки, шли мимо приземистых, оштукатуренных зданий. Они заглядывали в витрины магазинов и картинных галерей — таких крошечных, что едва ли они были шире распахнутых настежь дверей. Наверху, в квартирах, окна были распахнуты. В ящиках для комнатных растений на подоконниках, и в глиняных горшках на мостовой, и у входа в каждый дом цвела герань. Между магазинами попадались дома без единого окна, с запертыми на замок парадным входом и дверью гаража. Глубокие трещины их стен были кое-как скреплены квадратными, ручной работы гвоздями, изготовленными, по-видимому, еще в прошлом столетии. Туристы спускались с холма вниз, где их ждали автобусы. Чем выше поднимались Стефани и Леон, тем тише становилось вокруг. Наконец они добрались до самой вершины, где больше никого не было.
— Вот теперь можно сказать, что Везле принадлежит нам, — шутливо бросил Леон. — До завтрашнего утра, когда все эти автобусы снова вернутся сюда.
— А мне все равно, — ответила Стефани. — И не важно, что в городе много народу и нельзя спокойно пройти по улице. Но все люди вокруг так счастливы. Им нравится быть здесь, они все время улыбаются.
Леон нежно поцеловал ее в губы.
— Похоже, я тоже счастлив, как и они. — Они стали обходить величественную церковь. Ее остроконечная черепичная крыша была увенчана крестом, а узкие изогнутые окна напоминали Стефани изумленно раскрытые глаза. На самом краю вершины, вдоль крутого обрыва, тянулась каменная стена, заросшая травами и дикими цветами. Устроившись на ней, Стефани и Леон разглядывали крутой склон, переходивший в ровные зеленые поля Бургундии, четкие ряды деревьев, плавные изгибы реки Кюр, которая в лучах заходящего солнца казалась извивающимся привидением. За две недели, проведенные в Везле, это место стало у них любимыми.
— Тысячу с лишним лет сюда отовсюду приходят паломники, — сказал Леон. — И они продолжают приходить сюда до сих пор. Да и мы с тобой разве не паломники? Мы пришли сюда в поисках укромного уголка и дома.
Они просидели до темноты, а потом стали спускаться той же дорогой.
— Давай зайдем в мастерскую, — вдруг предложил Леон, когда они уже почти подошли к дому. — Я собирался тебе кое-что показать. Сначала думал подождать, но теперь мне хочется, чтобы ты увидела это сейчас.