246 
Эти слова раздавались в тишине, и, словно удары молота, они разбивали идиллические представления о жизни Сабрины вдребезги. Она оцепенела, словно уберечь свою жизнь можно было, лишь запретив себе какие бы то ни было чувства. Откинувшись на спинку стула, она отпила из бокала с вином и бесстрастным взглядом посмотрела на Стефани.
— И что ты им скажешь?
Стефани залилась румянцем.
— Я думала… Я думала, ты…
— Все им скажу вместо тебя? Нет. Этого я делать не стану. Или ты думала, что я тихонько отойду в сторону, чтобы освободить тебе место? Но они — не куклы, которых можно то и дело передавать из рук в руки, в зависимости от того, какой сегодня день недели, от того, что нам это удобно. Однажды мы уже обвели их вокруг пальца, и Гарту понадобилось немало времени, чтобы свыкнуться с этим, а если ты хочешь обмануть их во второй раз, то я не желаю в этом участвовать. Я люблю его, Стефани, люблю их всех, не представляю себе жизни без них, но даже если бы это было не так… Боже милостивый, нельзя же так обходиться с людьми, словно это оловянные солдатики!
— Ты ведь говорила, что Пенни и Клифф еще ни о чем не знают.
— Не в этом дело. Это люди, а не игрушки, и нельзя вести себя с ними, словно это не так. Кроме того, за последний год они повзрослели. Может быть, поначалу такой номер и пройдет, но в конце концов обман раскроется. Как и большинство детей, они все еще заняты собой, но они умны, любопытны и полны любви. Они многое видят, ко многому прислушиваются, пытаются сопоставлять увиденное и услышанное со своими представлениями. А через какое-то время они начинают задавать множество вопросов, на которые очень сложно отвечать. Стефани, я ведь их хорошо знаю! И я не допущу, чтобы им причинили боль!
— Ты не допустишь, чтобы им причинили боль! Они же мои, а не твои дети! Ты же сказала, что они не куклы, которых можно то и дело передавать с рук на руки… да кто ты такая, чтобы говорить мне, что ты их хорошо знаешь, как будто ты можешь как ни в чем не бывало явиться в семью, занять мое место и заменить им мать…
— Я и есть их мать, — ледяным тоном ответила Сабрина. — И я действительно явилась в семью и заняла твое место. Я сделала то, о чем ты меня просила.
Стефани задрожала всем телом. Она рывком отодвинула блюдо, к которому даже не притронулась. Уголки ее губ грустно поникли.
— Значит, это мне и придется им сказать, да? Что их матери захотелось побыть кем-то еще и… она их бросила.
Отчаянные нотки в голосе сестры умерили пыл Сабрины, и ее душа невольно потянулась к Стефани, желая утешить ее. Но рука ее так и осталась лежать на коленях. Соперница моя, любовь моя, мелькнула у нее та же мысль, что и в Везле. Они сидели друг против друга, словно были чужими.
— Да, — без обиняков ответила она. — Именно это тебе и нужно будет им сказать.
— Но наверняка ведь можно придумать какой-нибудь способ сказать обо всем так, чтобы это звучало не так ужасно… — Стефани в отчаянии сжала руки, мысли лихорадочно теснились у нее в голове. — Обязательно должен быть способ объяснить, чтобы они все поняли. У каждого бывают безумные мысли. Наверное, они смогут это понять. Дети всегда думают о вещах, которые кажутся безумными и уму непостижимыми… если бы мне удалось дать им почувствовать, что я испытывала в то время, уверена, они простили бы меня. Такое прощение далось бы им непросто, но они бы меня простили, простили, я уверена.
Она посмотрела на свои руки.
— Нет, наверное, не простили бы. Наверное, они просто не смогли бы этого сделать. Они потеряли бы веру во все, в доброту своей матери… — Бросив взгляд на Сабрину, она поправилась: — …обеих матерей. Они возненавидели бы нас обеих, правда? Дети верят, что в мире все устроено надежно и предсказуемо, и, если бы я им сказала, что сделала, что мы обе сделали, они решили бы, что мир сошел с ума. Что в нем больше нет ничего надежного. Что в нем не на что и не на кого больше рассчитывать.
Вокруг слышались обрывки приглушенных разговоров, время от времени раздавался смех, звон бокалов, кто-то произносил тост, с кухни доносился звон посуды. Однако за столиком Сабрины и Стефани царила тишина. Они сидели совсем рядом, но Сабрине казалось, что они отдаляются друг от друга все быстрее и быстрее, словно в фильме, который прокручивается в ускоренном темпе обратно. Совсем скоро они превратятся в крохотные точки, что больше уже не способны узнать друг друга. Она не знала, как этому помешать; ей казалось — они бессильны, и единственное, что остается, — наблюдать, как точки становятся все меньше и меньше, пока не исчезнут.
246 
