Особенно,... 
107 
— Это еще зачем?
— Затем, что если кто-нибудь попытается проверить, где я была, то можно просто объяснить, что я всюду расплачивалась наличными и потому моя кредитная карточка осталась нетронутой.
— А кому может понадобиться проверять, где ты была, Алекса? Кто-нибудь еще знает о твоей связи с Робертом?
— Просто я забочусь о благе ребенка, вот и все, — уклонилась от прямого ответа Алекса и устремила на Джеймса взгляд, полный надежды. — Ты поможешь мне?
Он колебался, раздираемый противоречивыми чувствами. Конечно, Джеймс верил в то, что решение Алексы твердо и непоколебимо — великодушное решение любви. И понимал, что с Бринн и Стивеном жизнь ребенка будет наполнена заботой, радостью и любовью. И представлял, какую великую радость это событие принесет Бринн и Стивену и его другу Роберту. Но…
— Джеймс…
— Да, Алекса, — отозвался наконец он. — Я помогу тебе.
«Я помогу тебе. И ради Кэтрин тоже, для которой твой отказ от ребенка станет источником великой печали. Милая Кэтрин никогда ни о чем не узнает».
— В каком экзотическом месте ты оказалась на сей раз? — спросила Кэтрин сестру, дозвонившуюся в апреле до нее в Сиэтле.
— Никаких экзотических мест, — призналась Алекса.
Неделями она обсуждала сама с собой вопрос, стоит ли рассказать правду сестре. Теперь дискуссия была закрыта. Чувства Алексы боролись между данной клятвой быть честной с Кэт и ее уже выработанной привычкой скрывать свои ошибки от людей, которых любила, потому что страшно боялась их разочаровать. Но для младшей сестры случившееся с Алексой не станет шокирующим откровением. Кэт, безусловно, согласится с тем, что ребенку будет лучше иметь иную мать, нежели Алекса.
— Я в Мэриленде. И была здесь все время… Кэт, я беременна.
— Что?
— Ребенок родится в июне. — Алекса на мгновение умолкла. — И будет усыновлен.
— Усыновлен? Ах, Алекса, нет. Нет! Почему?
— Потому что так будет лучше для ребенка.
— Лучше для ребенка?
— Да. Из меня не получится хорошая мать.
— Ты будешь замечательной матерью, Алекса! Эта удивительная уверенность младшей сестры чуть не заставила старшую расплакаться.
— Ах нет, Кэт! Я не смогу. К тому же лучше, если у ребенка будут мать и отец, и…
— Лучше для ребенка или для тебя? Неужели тебе будет обременительно вырастить ребенка?
— Обременительно? Нет.
— Тогда оставь его, Алекса, или попроси маму с папой вырастить ее. Я знаю, они будут рады внучке и будут любить ее от всей души.
— Ее?
— Я имею в виду ребенка.
— Нет, Кэт. Я не могу просить их об этом. И прошу тебя, я не хочу, чтобы они знали. Я хочу, чтобы об этом знала только ты…
«Я хочу, чтобы ты знала и понимала и по-прежнему любила меня».
— Теперь, когда я знаю, Алекса, я помогу тебе. Я сейчас же отменю оставшиеся концерты моего турне и поеду с тобой в Роуз-Клифф, а после рождения ребенка помогу тебе ухаживать за ним.
— Ах, Кэт, спасибо тебе, но ты должна помочь мне только тем, что постараешься понять: то, во что я искренне верю, действительно лучше для ребенка.
— Алекса, но я не понимаю.
— Может быть, все-таки подумаешь, постараешься понять? — спросила Алекса, уже не сдерживая слез досады — совершить такую дурацкую ошибку; и слезы обиды, и любовь, и доверие исчезли из голоса сестренки, и все, что теперь слышала Алекса, было одно: разочарование. — Может быть, ты обо всем спокойно подумаешь, Кэт, и перезвонишь мне. Я в Инвернессе.
— В Инвернессе?
— Да. Я надежно спряталась. Сюда приезжает только доктор, друг Марион, чтобы наблюдать меня. — Алекса помолчала, потом, зная прекрасное отношение младшей сестры к Джеймсу, спокойно добавила:
— Стерлинг уладит вопрос об усыновлении.
— Джеймс? — Это был шепот боли: «Джеймс собирается заниматься усыновлением? Джеймс с тобой?» — Я думала, что Джеймс за границей.
— Он вернулся около трех недель назад. И снова уезжает на следующей неделе, но в середине мая, за несколько недель до рождения ребенка, вернется.
Каждую секунду каждого дня и каждой ночи Кэтрин тосковала по нему, думала и беспокоилась о нем. Долгое отчаяние Кэтрин оживало в ее музыке, более чем прежде потрясая аудиторию то радостным экстазом воспоминаний о днях безоблачной любви, то отчаянной печалью ее утраты. В последнее время в этом захватывающем путешествии появилось нечто новое, утонченное — робкая надежда, поскольку Кэтрин отважно верила в то, что ее драгоценная любовь вернется.
107 
