Особенно,... 
139 
— Нет! — Эмма энергично затрясла головой. — Она перескажет Квентину! Ты не можешь ей рассказать, Джина, не надо! Пожалуйста, Джина… я не выдержу этого. Разве ты не можешь вообще ничего не делать некоторое время? Я хочу сказать, просто забыть все на несколько недель или…
— Ты сказала на неделю.
— Ладно, конечно, на одну неделю. Но не говори никому. Обещай, Джина, пожалуйста, обещая это.
— Твоя мать должна знать, — сказала Джина упрямо.
— Что знать? Сo мной ничего не случится, и я не хочу, чтобы она что-то об этом знала. Я прошу тебя не говорить ей. Умоляю тебя — обещай.
Подумав немного, Джина снова пожала плечами:
— Я даю неделю.
— Спасибо. — Эмма нагнулась и поцеловала Джину в щеку.
Джина сжала ее руки:
— А теперь слушай. Ты должна сказать мне: ты все услышала из того, что я тебе говорила? Ты можешь думать, что я поглупела, но ничего подобного, и я прошу тебя — не играй в героиню. Держись от этого подальше. Эти люди сейчас в опасности, они играют по-крупному, и никто не должен знать, что ты видела те записки или что-либо слышала. Ты просто должна забыть, что ты что-нибудь знаешь. Если ты так сделаешь, то все будет в порядке. Ты слышишь?
Эмма кивнула.
— Это очень серьезное дело, пойми. Ладно?
— Да. Да, Джина, конечно. Я понимаю.
— Надеюсь, что так: — Она вылезла из машины, открыла заднюю дверцу и вытащила свою картонку. — Я свяжусь с тобой через день-два. Передавай привет маме.
Эмма проследила, как она дошла до своей машины и уехала. Но он уже знает, сказала она Джине про себя. Я сказала ему, что читала записки — он все знает. И когда ты перескажешь все своим друзьям в ФДА или прокуратуре штата, и они позвонят его отцу, или ему, то он обвинит меня. И будет прав, потому что я виновата.
Значит, я должна с ним поговорить. Очень жаль, что я соврала Джине, но я не знаю, что еще остается делать. Потому что я должна с ним поговорить. Я должна предупредить его о том, что случится.
— Я думаю, нам надо сначала здесь выпить, — сказала Клер, когда пришел Квентин.
Он обнял ее за талию и поцеловал:
— Все в лаборатории готовы повесить на тебя медаль. Ты талантливая женщина, Клер, и последний дизайн был лучшим, что ты сделала в жизни. Разработки уже почти запущены в производство. Сколько тебе еще осталось сделать?
— Четыре. — Взволнованная поцелуем, и не желая признавать, что ее тело само тянется к нему, она освободилась от его объятий и повела его в библиотеку: — Но две уже почти закончены. В худшем случае еще неделя.
— Ты ставишь рекорд. — Он сел на кушетку и взял декабрьский номер «Вог». Тот был раскрыт на рекламе ПК-20, всю страницу заполнила лучезарная красота Эммы, мечтательной, видной будто сквозь туман, а вверху — цветное фото одной из янтарных упаковок Клер и две строки отчетливым шрифтом:
ЖДИТЕ В МАРТЕ. РЕВОЛЮЦИЯ В ПРЕОДОЛЕНИИ СТАРОСТИ.
ЗАКАЗЫВАЙТЕ СЕГОДНЯ ВМЕСТЕ С ВАШИМ
СПЕЦИАЛИСТОМ ПО КОСМЕТИКЕ.
— Отзывы феноменальны. Нам очень понравилась Эмма. Вы обе наши дамы-Годдар.
Клер поморщилась, но он, все еще глядя в журнал, этого не заметил. Она принесла ему скотч и поставила свой стакан с вином на столик между ними.
— Квентин, я не пойду сегодня с тобой на ужин.
Он закрыл журнал и поглядел на нее нахмуренно:
— Ты нездорова? Выглядишь отлично. Конечно, мы пойдем на ужин. А если тебе и вправду немного не по себе, то пойдем в какое-нибудь спокойное место. Иди сюда, что ты там сидишь?
Ее руки дрожали. Это безумие, подумала она. Люди всегда разрывали отношения — здесь нечего бояться.
— Я не буду с тобой больше встречаться, — сказала она, запинаясь. Потом она заметила, как он сильнее нахмурился и расчетливо сощурил глаза, как всегда, когда он сталкивался с чем-то неожиданным. Она сжала руки, чтобы скрыть свою дрожь. Затем заставила себя говорить медленно:
— Мы хорошо проводили время и я за многое тебе благодарна, но я не хочу, чтобы это продолжалось.
— Почему?
— Потому что мы пробыли вместе достаточно. Люди меняются по отношению к другим через какое-то время, они уже не думают друг о друге точно так же, как было в начале, и ведут себя уже иначе. Иногда лучше. В нашем случае — хуже.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Знаю, что не понимаешь. — Она задержала дыхание, чувствуя неуверенность в себе, как часто бывало, когда она оказывалась вне его надежной защиты. Он забивал собой всю комнату, из-за него мебель казалась меньше, книги исчезали на смутный второй план. Даже свет лампы казался мутнее. Случилось так, что она может остановиться и поменять направление, она пока не сказала ничего страшного. Она может прямо теперь прижаться к Квентину и вернуться к той жизни, что он ей давал, как ее тело рванулось к нему, когда он ее поцеловал. Это будет легче всего. Но не будет лучше, если я подумаю, что испугалась. Или что стала совсем другим человеком, только чтобы хранить его счастье.
139 
