42 
Затих уже и двигатель в самолете, поднялся со своего места летчик и, чуть шатаясь, прошел за спину Добрынина. Заскрежетал железом, открывая люк-выход в боковой стенке. А сам Павел чувствовал неприятное брожение в животе и общую слабость. Ноги не слушались мысленного приказа и не желали поднимать тело.
— Ну давайте, поднимайтесь! — все еще слишком громко, словно в ушах попрежнему гудел мотор, проговорил летчик.
Добрынин напрягся, уперся руками в подлокотники и встал.
Спрыгнув на землю вслед за летчиком, Павел едва устоял. Кружилась голова, и если бы не крепкое рукопожатие встречавшего их человека — лежал бы он на этой мерзлой земляной корке, припорошенной снегом.
— С прибытием! С прибытием!! — радостно тряс руку контролера тепло одетый человек.
Постепенно ощущение равновесия начало возвращаться к Добрынину, и он, выдавив улыбку и одновременно пытаясь разобраться, что происходит с кожей лица, проговорил встречающему:
— Здравствуйте… Спасибо…
И тут же почувствовал, как еще больнее защемила кожа щек, и, видно, чувство это отразилось и в выражении лица Добрынина, так как человек вдруг посерьезнел и, метнувшись в домик, выбежал оттуда через полминуты с какой-то баночкой в руках.
— Сейчас, — говорил он докторской интонацией, черпая двумя пальцами из баночки какую-то мазь и размазывая ее по лицу прибывшего. — Это ж закон физики… на тепле все расширяется, а на якутском холоде все сжимается… так… ну как, легче?
Добрынин едва заметно кивнул.
— Валерий Палыч! — крикнул человек летчику. — Заходи, чай разогрей, — а потом продолжил, уже глядя на Добрынина: — Так вот, говорю, на таком холоде все подряд сжимается… год назад тоже прилетал самолет и привез — мне из дома передали — огурец тепличный, он же, знаете, какой длинный… а как только вытащили его прямо тут, на поле, чтобы показать, так он на наших глазах и сжался, и стал с гулькин нос. Страшно смотреть было! Ну вот, хватит. Пойдемте в дом!
Как только зашли в домик, хозяин протянул Павлу толстенный кожух на белом оленячьем меху.
— Одевайтесь, будете привыкать к климату. Кстати, я же не сказал, что меня Федором зовут.
— Павел Добрынин, — представился народный контролер, натягивая на себя кожух.
Валерий Палыч, летчик, накачивал слабо горящий примус, на котором восседал начищенный до блеска медный чайник.
Домик был однокомнатный с печкой-буржуйкой, сделанной из бензиновой бочки. Печка стояла прямо посередине для равномерного отопления, а под единственным в домике окном стоял стол.
Уже сидя за столом, застегнув выданный кожух на все пуговицы, Добрынин дотронулся до щек — вроде кожа успокоилась и больше не щемила.
— Хорошая мазь, — желая сказать что-то приятное хозяину, проговорил Павел.
— Ага, — кивнул Федор. — Это военная, для войны в Заполярье. Тут недалеко склады есть…
— А что, здесь и войска рядом? — поинтересовался Павел.
— Не, рядом тут ничего, кроме трех якутских городов. Это просто военные склады на случай войны. Я, когда тепло было, ходил туда пару раз…
— А что, здесь и тепло бывает? — удивился Добрынин.
— Конечно, бывает, в июле здесь иногда до нуля доходит, а обычно летом всего минус семь-десять…
— Федя, что у тебя с примусом? — перебил хозяина летчик. — Я уже замотался с ним…
Федор обернулся, уставился на примус, помолчал минутку, потом спросил:
— А может, там керосин кончился?
Летчик проверил. Федор оказался прав, керосина там не было, и пришлось Валерию Павловичу идти с грязной банкой к самолету, слить из бака немного горючего.
Наконец чай был готов и разлит по жестяным кружкам, на которых особым способом был выдавлен самолет и надпись «ОСОАВИАХИМ». К чаю у Федора были консервированные военные галеты, которые перед употреблением рекомендовалось на пятнадцать минут замачивать в теплой воде.
— У меня там сухари есть, — вспомнил Павел. Летчик снова сходил к самолету, принес котомку Добрынина.
Когда контролер высыпал сухари из мешочка на стол, оказалось, что два сухаря надкушены.
— Один из них товарищ Калинин кусал, — заметив вопросительный взгляд Федора, ответил Павел.
Два надкушенных сухаря положили обратно в мешочек.
— Завтра за вами приедет комсомолец Цыбульник на аэросанях, — говорил, фукая на чай, Федор. — Он вам все объяснит… поедете с ним в город Хайбу…
Павел пил чай, кивал и, ощущая в себе присутствие беспокойства, пытался понять его причину. И вдруг понял.
42 
