— Что случилось, Джулия?
— Я пока еще не готова уехать. Давай побудем здесь и улетим через несколько дней.
— Это из-за Парижа?
Джейк присел на подлокотник кресла и погладил Джулию по голове.
— Нет, это из-за того, что я не хочу делить тебя с остальным миром. Пока не хочу. Побудем еще немного вдвоем, хорошо?
Джейк поцеловал ее в макушку.
— Это просто чудесно.
Они редко выходили из дома. Строили планы и неизменно отвергали один за другим. Ни с кем не встречались. Продукты им доставляли на дом. Джулия учила Джейка готовить. Это было спокойное, мирное время. Напряжение, которое грозило разрушить их отношения, когда они жили в Арлингтоне несколько лет назад, бесследно исчезло. Они вели неторопливые, ласковые разговоры, обсуждали прочитанные пьесы, прозу, стихи, слушали музыку и занимались любовью.
Однажды вечером в конце июля Джейк спросил:
— Поедем ли мы в конце концов в Париж?
— Тебя это беспокоит? — встревожилась Джулия.
— Нет, ты ведь знаешь, что я блаженствую здесь. — Джейк помолчал. — Но мне казалось, что тебе хочется поехать в Париж.
— Да. Это так. Но август в Париже ужасен. Парижане в отпуске. Жарко. Скучно.
— Быть может, тебе неловко, что тебя увидят со мной?
— Нет! Что ты. Я тебя люблю. Горжусь тем, что мы вместе. И Фрэнк, я уверена, был бы счастлив, то есть… ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. А на остальных мне наплевать. Ты хотел бы, чтобы мы чаще показывались на людях?
— Нет. Я просто хотел знать.
— Я не хочу отсюда уезжать только по одной причине — потому что я очень счастлива с тобой.
— А как же Париж?
— Давай представим, что мы уже там. Целую неделю будем говорить только по-французски. Договорились?
Джейку легко давались языки. За два года в Стэнфорде он изучил французский и итальянский и говорил на них свободно. Они с Джулией общались друг с другом и читали на трех языках. Этим летом Джейк начал самостоятельно заниматься арабским и ивритом. Джулия не разделяла с ним этого увлечения, а Джейк не стал ей объяснять причину своего интереса к языкам. Джулии казалось, что он преследует какой-то план, однако она ни о чем не расспрашивала. Если он не хочет объяснять, что ж, следует набраться терпения и подождать. Она училась жить по правилам Джейка.
Август пролетел быстро. Слишком быстро. В четверг, накануне Дня труда, Джейк предложил пообедать где-нибудь вне дома — впервые за все лето. Джулия охотно согласилась, потому что ей стало любопытно. Интересно, что толкнуло Джейка на этот шаг?
Джейк заказал столик в лучшем ресторане Вашингтона, излюбленном месте всех вашингтонских знаменитостей, где Джулия узнавала каждого и ее все узнавали. Замысел Джейка она поняла, едва он назвал ей ресторан. Это было испытание: он хотел убедиться, что она ничуть не опасается быть увиденной друзьями Фрэнка в обществе Джейка. Но зачем? Для чего нужно это испытание?
В ресторане были все сливки общества: друзья Фрэнка, друзья Джулии, родители тех девиц, за которыми Джейк в свое время волочился, с которыми переспал, но ни на одной так и не женился. Все они подходили к столику.
— Джулия, дорогая, как ты? Где пропадала?
— Я была здесь. В Арлингтоне. Мы — вы ведь помните Джейка, не правда ли? — провели очень тихое лето, — отвечала Джулия, глядя на Джейка с улыбкой, которая не оставляла ни малейшего сомнения в характере их отношений.
— Ну и как? — спросила Джулия, когда они покинули ресторан.
— О чем ты?
— Выдержала ли я экзамен?
— С честью. Есть ли претензии ко мне?
— Никаких.
— Отлично.
Некоторое время они ехали молча. Терпение, сдерживала себя Джулия, только терпение.
Минут через пять Джейк заговорил:
— У меня созрел план, как объединить состояние Фрэнка.
— Какое совпадение! У меня тоже.
— В самом деле?
— Да. Я составила новое завещание. Ты получишь все деньги. Фрэнка и мои.
— Это не смешно, Джулия, — сердито отозвался Джейк. — Я хочу на тебе жениться. Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
— Ты всерьез? — почти машинально спросила Джулия, но тут же осеклась: Джейк был серьезен как никогда, и она внутренне вздрогнула.
— Разумеется, всерьез. Я тебя люблю, а ты любишь меня, правда?
— Правда. Я тебя люблю, — сказала Джулия, подумав с неожиданной горечью, что любит так, как не любила никого и никогда. — Я очень тебя люблю.