21 
— Выбора-то нет, сэр, — отвечает Шилдс. — Надо драться.
— Совершенно верно. Очень хорошо, Шилдс. Надо драться. Итак, вы двое, — он кивает на Вульфа и Рича, — представьте себе, что вы именно в таком положении.
— Сэр? — переспрашивает Рич.
— Надо драться, парни, — бодро говорит сержант. — Рич у нас будет англичанином — он мало на что годится, но хоть зубы скалит. Вульф, вы — противник. Деритесь. Посмотрим, из какого вы теста сделаны.
Рич и Вульф поворачиваются друг к другу. Вульф явно не может поверить в происходящее, но Рич уже понял, куда ветер дует, и не колеблется: сжимает правую руку в кулак и внезапно бьет Вульфа прямо в нос, резкий тычок — и отдернул руку, как боксер; Вульфа это застает настолько врасплох, что он, шатаясь, отступает на несколько шагов, ноги у него заплетаются, он закрывает лицо руками. Снова выпрямляется, потрясенно глядя на кровь из ноздрей, окрасившую ладони. Оно и понятно, Рич — крупный парень с сильными руками и хорошим хуком справа.
— Ты сломал мне нос! — говорит Вульф, оглядывая нас так, словно не может поверить. — Взял и сломал мне нос, бля!
— Ну так и ты ему сломай, — непринужденно советует сержант Клейтон.
Вульф глядит на руки — кровь из носа льется уже не так сильно, но ее по-прежнему много, она густыми разводами покрывает ладони. Нос на самом деле не сломан, Рич просто расплющил пару кровеносных сосудов.
— Нет, сэр, — отвечает Вульф.
— Ну-ка, Рич, стукни его еще раз.
И Рич бьет снова, теперь уже в правую скулу. Вульф, шатаясь, отступает, но на этот раз хотя бы не сгибается пополам. Он двигает челюстью и вскрикивает от боли, прижимает ладонь к месту удара и растирает синяк.
— Дерись, Вульф, — очень тихо и очень отчетливо произносит Клейтон, выговаривая каждый слог.
Что-то в лице Вульфа подсказывает мне, что может и до этого дойти, — но он ждет двадцать, тридцать секунд, тяжело дыша и овладевая собой, а потом качает головой и твердо говорит:
— Не буду, сэр.
И его опять бьют, в живот, потом еще раз — в солнечное сплетение, и он падает и лежит на земле, сжавшись и, без сомнения, надеясь, что избиение скоро прекратится. Солдаты смотрят в растерянности. Даже Рич отступает на шаг, понимая, что вряд ли это можно назвать дракой, если противник не защищается.
Сержант Клейтон презрительно качает головой. Драки, на которую он надеялся — такой, в которой Вульфа могли бы сильно покалечить, — явно не выйдет.
— Хорошо, Рич, возвращайтесь в строй. А ты, — он кивает на лежащего Вульфа, — встань ради бога. Будь мужчиной. Он до тебя едва дотронулся.
У Вульфа получается не сразу, но наконец он поднимается на ноги и, шаркая, плетется на свое место в строю. Наши глаза встречаются; он отворачивается — может быть, видит, что я беспокоюсь за него. Жалость ему не нужна.
— Сегодня прекрасный день для всех новых начинаний, — объявляет сержант Клейтон, вытягивая руки перед собой и хрустя костяшками пальцев. — Очень подходящий для того, чтобы научиться дисциплине и узнать, что в этом полку я не терплю ни остряков, ни трусов. Те х и других я ненавижу больше всего на свете, джентльмены. Усвойте это хорошенько. Вы здесь для того, чтобы обучиться. И вас обучат.
С этими словами он поворачивается и направляется к казармам, оставляя нас в руках двух своих сподвижников, Уэллса и Моуди. Они выступают вперед и начинают перекличку, отмечая нас галочками в списке и отпуская каждого отмеченного. Вульфа, конечно, вызывают самым последним.
* * *
Мой первый разговор с Уиллом Бэнкрофтом происходит назавтра в пять часов утра, после побудки, устроенной Уэллсом и Моуди.
Нас делят по казармам — две группы по двадцать человек, десять коек вдоль одной стены, десять вдоль противоположной, и Ансуорт замечает, что, по его мнению, именно так должен выглядеть полевой госпиталь.
— Будем надеяться, тебе не скоро выпадет случай это проверить, — говорит Йейтс.
У меня нет братьев, поэтому я не привык делить комнату ни с кем, тем более с девятнадцатью другими молодыми людьми, которые дышат, храпят и ворочаются всю ночь напролет. Я уверен, что не засну. Однако, к собственному удивлению, я едва успеваю донести голову до подушки, как проваливаюсь в беспокойные, запутанные сны — должно быть, усталость от путешествия на поезде и разнообразные чувства, вызванные тем, что я наконец здесь, берут свое, — и внезапно оказывается, что уже утро, и два капрала орут, чтобы мы шевелили жопами или они нам их сами пошевелят сапогом.
21 
