12 
Морган приподнял шляпу с небольшими полями и галантно поклонился женщине, от которой несло давно не мытой женской плотью.
— Добрый день, мадам, — вежливо произнес он, подавляя желание достать свой надушенный носовой платок и прижать его к носу. — Позвольте представиться. Я маркиз Клейтонский. Я здесь для того чтобы повидать управляющего этим очаровательным учреждением.
Маленькая женщина закашлялась. Раскудахталась, как старая курица, у которой пересохло в горле, — подумал Морган. Затем она улыбнулась, обнаружив удручающее отсутствие зубов.
— Так вам нужна миссис Риверс? Что у вас может быть общего с ней, мил человек? Она пьяна в стельку с тех пор, как пару недель назад в приют поступили очередные денежки. Приходите через месяц, когда она прикончит свой джин, — тогда, может быть, и будет смысл с ней повидаться.
— Боюсь, что мое дело не может ждать так долго, — заметил Морган, в то время как женщина норовила проскользнуть мимо него, словно ни он сам, ни его высокий титул для нее не существовали. Она была грубовата, но чем-то его заинтриговала. В ее лице проглядывали скрытые ум и хитрость.
Морган решил сделать еще одну попытку. Он назовет имя, которое не упомянул его дядя, зная, что ему оно известно.
— Я пришел по делу: мне нужно найти ребенка, теперь уже, полагаю, молодую леди. Ее зовут Каролина. Она блондинка, по крайней мере была таковой в детстве. Ей должно быть около восемнадцати.
Женщина внезапно остановилась, настороженно оглянувшись через плечо:
— Ах вот в чем дело! И за какой же это надобностью джентльмен вроде вас слоняется здесь, разыскивая Каролину? В Пятнистом пони полно хорошеньких девушек, готовых на все, если вы, конечно не поскупитесь. Почему бы вам не отправиться туда? Я теперь уже ни на что не годна, даже с таким красавцем, как вы.
До тех пор, пока женщина не произнесла вслух имя, которое было ей, несомненно, знакомо, Морган заставлял себя думать, что история, рассказанная его дядей, была не более чем сказкой, предназначенной для того, чтобы заставить племянника всю жизнь охотиться за собственным хвостом. До этого момента он отказывался верить, что в словах Джеймса Блейкли была хоть крупица правды, что был хоть какой-то резон надеяться на то, что он, Морган Блейкли, наконец получил в руки орудие мести, способное сокрушить его врага.
— Не могу с вами согласиться. Вы просто куколка, образец женской красоты. Как вас зовут, мадам? — спросил он, извлекая из кармана золотую монету и протягивая ее своей собеседнице.
— Да вы умеете разговаривать на золотом языке, сударь? Меня зовут Мери Магдалина О’Хенлан, раз уж вы так ласково спросили меня об этом, но все зовут меня Персиком с тех далеких времен, когда я жила в Дублине, а потом на Пиккадилли. — Женщина улыбнулась, быстро выхватила монету из его пальцев, попробовала ее на зуб, чтобы убедиться, что она не фальшивая, и наконец опустила во внутренний карман своего грязного платья. — Дружки наградили меня этим именем за то, что я ловко воровала фрукты с прилавков. Когда-то мне не было равных в этом деле. Но все прошло, все забыто. — Улыбка исчезла с ее лица, когда она направила взгляд на Моргана. — А теперь отваливайте, господин хороший. Мне больше нечего вам сказать, так же как нечего было сказать другому несколько лет назад — мерзкому на вид мужчине с широкой, улыбкой, которая не могла скрыть дьявольских мыслей, затаившихся у него промеж глаз. Каролины здесь нет. Больше нет.
Морган огорченно покачал головой. А чего он, собственно, ожидал?
— Так она мертва?
Персик склонила голову набок, убрав с глаз прядь грязных волос:
— Разве я вам это сказала? Ваши мысли скачут, как норовистая лошадь. Может, она умерла, а может, и нет. Это, знаете ли, неизвестно. Какое дело может быть у такого парня, как вы, до Каролины Манди?
— Каролина Манди[1]? — недоуменно переспросил Морган. — Значит, у сироты, о которой мы говорим, есть фамилия? Может быть, она вовсе не та, кого я разыскиваю.
Персик нахохлилась.
— Немногое же вам известно, господин хороший. Это я дала ей такую фамилию — Манди, потому что нашла ее на крыльце как раз в понедельник. Я и раньше находила множество подобных ей существ, плачущих и зовущих маму изо всех своих детских сил. Она сама сказала мне, что ее зовут Каролиной, — продолжала она, улыбаясь собственным воспоминаниям. — Она была мне по колено, но смогла четко произнести свое имя. А потом укусила меня в руку, когда я хотела ее поднять. Она была дьявольской озорницей. Потом она простудилась и лежала в лихорадке, как многие, оказавшиеся в ее положении, и я не дала бы и пенни за ее жизнь тогда. Но она не отдала концы, хотя долго не могла поправиться. Она была слишком упрямой, чтобы умереть. Я всегда это говорила и теперь могу повторить. Никогда не встречала такой упрямицы. Будто она была самой королевой Англии!
12 
