26 
— Что это мы сегодня утром ссоримся, как две наседки? Значит, ты устала, хотя солнце уже высоко на небе, а ты еще не нарезала турнепсов и не опорожнила ночных горшков? Да, из тебя получится настоящая леди, моя девочка, ты упрямая, так что характер у тебя подходящий.
Каролина прижала дрожащие руки к щекам, потом вздохнула. На какое-то короткое мгновение все это показалось ей таким реальным. Может быть, проработать год в сумасшедшем доме — это слишком много для такой впечатлительной натуры, как она?
— Прости меня, Персик. Просто я пыталась себе представить, каково это — быть ограбленным и убитым. Как ты думаешь, настоящая леди Каролина видела, что произошло? Может быть, разбойники увезли ее и продали цыганам? Или они просто убили девочку и бросили ее тело на съедение зверям?
Персик покачала головой:
— Знаешь, будет лучше, если его светлость никогда не услышит от тебя таких вопросов. Но раз уж ты спросила, я тебе отвечу: разбойники собирались продать малютку цыганам — а, как известно, цыгане обожают маленьких детей, — но выяснилось, что с девочкой столько хлопот, что они решили от нее избавиться и оставили возле приютской кухни.
— Возле приютской кухни? В Глайнде? — Каролина пристально посмотрела на Персика. — Не хочешь ли ты этим сказать, что я — леди Каролина?
— Пока его светлость меня кормит, я буду говорить ему то, что он хочет от меня услышать, малышка, и тебе советую поступать так же. — Персик закрыла глаза. — Говори и думай так, как он хочет, и клянись могилой матери, что это истинная правда. А теперь поспи, раз ты так устала, и я тоже подремлю. Мы еще не скоро увидим его светлость — до поместья далеко.
Каролина знала, что Персик права, — разве вчера она сама не отвечала маркизу в том же духе? Она снова откинулась на мягкую спинку сиденья, понимая, что, как только она сомкнет глаза, перед ее мысленным взором опять разыграется жуткая сцена убийства.
Голова мисс Твиттингдон склонилась ей на плечо, а храп Ферди и Персика по громкости успешно соперничал со стуком колес кареты, катившейся по дороге все дальше и дальше. Каролина Манди смотрела в окно, разглядывала окрестности и грызла ноготь, пока из пальца не пошла кровь.
Хотя Морган родился в «Акрах», он давно уже перестал считать поместье своим домом. Когда он ехал широкой, обсаженной деревьями дорогой, ведущей к четырехэтажному дому из бледно-розового камня, то думал о том, откуда появилось это ощущение и почему отец был не в силах полюбить его.
Возможно, они были слишком разными или, как намекнул дядя Джеймс, слишком похожими друг на друга.
Если верить дяде, отец Моргана в свое время отдал дань приключениям и юношеским забавам, пока не стал герцогом. После этого он женился, вырастил двоих сыновей, похоронил жену и стал таким серьезным человеком, что смех и шутки стали абсолютно чужды ему. Из всех предсмертных рассказов дяди Джеймса наименьшего доверия, по мнению Моргана, заслуживал портрет его отца в молодости: отец якобы слонялся по окрестностям с сыновьями фермеров, менял дорожные указатели, выпускал кур из клеток, устраивал веселые розыгрыши и даже громко смеялся за обеденным столом.
Когда отцу не удавалось в чем-то убедить Моргана или призвать его к порядку, сэр Вильям брался за плеть, выколачивая из мальчика склонность к рискованным забавам и наказывая главным образом за дурной пример, который он подавал младшему брату Джереми. Побои закончились внезапно, когда тринадцатилетний Морган вырвал плеть из рук отца и бросил ее в угол комнаты, предложив отцу сразиться на кулаках.
На следующий день, несмотря на протесты плачущей матери, Моргана отправили в школу-интернат, где он с тех пор проводил большую часть года и сразу оказался в числе лучших учеников, достигнув выдающихся успехов если не в поведении, то в учебе. Два года спустя тихо, во сне умерла его мать, и Вильям от горя ушел в религию. Теперь Морган рассматривал этот перелом в умонастроении отца как худшую из катастроф для его сыновей.
Джереми, бывшему на три года моложе брата, не позволили присоединиться к Моргану в школе, пока не истек год траура, а после этого Вильям решил продолжить обучение своего младшего, более любимого и послушного сына дома, желая сделать его священником. Ведь школа-интернат, по словам герцога, не сумела вбить чувство ответственности в его старшего сына.
Но сэр Вильям не мог не считаться с тем, что Джереми боготворил своего отчаянного и непокорного брата, с которым ему доводилось общаться всего несколько месяцев в году. Морган был уверен, что именно эта любовь, это обожание, переросшее впоследствии в преданность, в конечном итоге заставили Джереми последовать за старшим братом на войну — и привели к его смерти.
26 
