Особенно,... 
63 
– Она слишком хорошая, чтобы ее продавать, – не соглашалась Розмари. – В один прекрасный день она может понадобиться тебе. Когда вернешь свои деньги обратно или выйдешь замуж. Этой мебели хватит на целый дом!
– Или мы можем использовать деньги сейчас, когда они нам очень нужны, – твердо сказала Валери, и Розмари, как она всегда делала в последнее время, уступила, предоставив Валери принимать решения. Но помогать продавать свою мебель она решительно отказалась. В тот уик-энд Розмари сидела в своей комнате, закрыв дверь и вздрагивая всякий раз, когда раздавались чужие шаги и слышались комментарии незнакомых людей, приценивавшихся и ощупывавших ее имущество. Она не выходила из комнаты, пока не утих шум в доме. Когда она появилась, почти все было распродано.
– Сколько ты получила? – спросила она Валери.
Вырученные от продажи деньги небольшими кучками лежали на столике для кофе, сделанном из красного дерева.
– Почти пять тысяч долларов.
Розмари от изумления раскрыла рот.
– Да ведь эти вещи стоят тридцать, сорок тысяч!
Валери согласно кивнула. Она смотрела на деньги, разбросанные перед ней. «Было время, когда я тратила пять тысяч долларов на одно платье. Сейчас эта сумма кажется мне состоянием».
– Ты явно продешевила, – с упреком воскликнула Розмари.
Валери сгребла деньги в одну кучу.
– Не думаю. Предварительно я посетила пару распродаж и знаю цены. Не хочу, чтобы что-то осталось непроданным. И потом, разве я все распродала, мама; во имя всего святого, посмотри вокруг!
Тупо уставившись в окно, Розмари смотрела на людей, гуляющих по парку. Глядя на нее, Валери почувствовала внезапный прилив нежности, словно к несчастному ребенку. Дом был переполнен вещами. Огромные не по размеру персидские ковры устилали полы, их не уместившиеся на полу части были свернуты в рулоны около стен, мягкая мебель, стеганая и обшитая тесьмой, была сдвинута в кучу, чтобы дать место вещам, разлука с которыми была невыносима для Розмари: лампы, фотографии в серебряных рамках и вазы переполняли столы. Но все это смотрелось довольно странно: мебель, выглядевшая элегантной на Парк Авеню, теперь казалась темной и тяжелой, слишком громоздкой для маленьких обыкновенных комнат в бывшем каретном сарае.
В то же время все окружающие предметы были до боли знакомы Валери, и поэтому, несмотря ни на что, этот дом был более похож на ее дом и гораздо удобнее покинутой квартирки. Впервые с момента переезда в Вирджинию она почувствовала, что теперь есть место, где ей хорошо.
Но все было временным. Валери чувствовала себя так, словно закрылась последняя дверь, соединявшая ее с прежней жизнью. Она взглянула на деньги, лежавшие на столе, затем еще раз на гостиную, прочную и добротную мебель, освещенную золотым светом послеобеденного солнца, и тело ее непроизвольно напряглось от возникшего желания убежать прочь. Но бежать было некуда. Некуда, только вперед, куда бы это ни вело.
Валери затолкала мятые деньги в свою дорожную сумку, чтобы завтра по дороге на работу положить их в банк. Затем, раскрыв сумку, вынула часть денег обратно.
– Мы отправляемся обедать в ресторан, – сказала она Розмари. – Отметим наш переезд, наш гениальный талант, позволивший засунуть в эти небольшие комнаты наши пожитки, и начало новой жизни в Фолс Черч.
Она обняла Розмари за плечи.
– Вот где теперь мы живем.
Она понимала, что говорит эти слова не столько для матери сколько для себя.
– Изучим Фолс Черч также основательно, как Нью-Йорк; съездим поразвлечься в Вашингтон; заведем много друзей. Заживем счастливо.
Розмари вздохнула. Валери не стала обращать внимания на это усталое выражение сомнения в справедливости ее слов. Однако вечером, когда она лежала в кровати, оно эхом отозвалось в ее мыслях. Впервые за многие годы, она вновь оказалась в той самой кровати, в которой спала еще ребенком, и глядя перед собой на канапе, она почти видела себя юной девушкой, живущей дома с родителями, когда все вокруг существовало исключительно для нее, когда исполнялось все, чего бы она ни пожелала. Она вспоминала ребят, которые ухаживали за ней в старших классах, тех, кого она игнорировала, и тех, о которых мечтала; вспоминала вечера, которые устраивали она сама или ее друзья, где они впервые узнавали вкус поцелуев, об ощущениях, когда юношеская рука оказывалась под юбкой или под свитером, об эротических ритмах, когда тела танцующих трутся одно о другое в вертикальном положении, потому что им и в голову не приходило, что можно лечь; по крайней мере, тогда.
63 
