Последние отзывы

  52  

Я думала, ты мне друг.

Ты только скажи, что мне сделать. Я сделаю…

Ночная роса прибила пыль на дороге, что вела к сьенаге, и они ехали рядом шагом, без седел и уздечек, управляя веревочными недоуздками. Тихо вывели лошадей через ворота на дорогу, сели и поехали рядом к сьенаге, туда, где на западе взошла луна, за сараями, где стригли овец, лаяли собаки, а им отвечали из своих конур борзые, а он закрыл ворота, повернулся к ней, подставил сложенные руки, чтобы ей было легче забраться на коня, а потом отвязал своего жеребца от ворот и встал ногой на поперечину, чтобы самому сесть верхом, и они поехали рядом по дороге на сьенагу а на западе взошла луна, похожая на салфетку, которую хозяйка повесила сушиться, и лаяли собаки…

Иногда они возвращались только на рассвете. Джон Грейди ставил жеребца в стойло, шел на кухню завтракать, а потом, час спустя, встречался с Антонио на конюшне, и они шли мимо дома геренте в загон, где томились в ожидании кобылы.

Они отправились на запад, к столовой горе, что была в двух часах езды от асьенды. Иногда он разводил костер, и они сидели и смотрели туда, где в море тьмы слабо поблескивали огоньки ворот асьенды. Им казалось, что эти огоньки начинают двигаться оттого, что мир, простиравшийся внизу, начинал вращаться вокруг какой-то иной оси. Они смотрели, как с неба падают звезды, сотни звезд, и она рассказывала ему об отце, его семье, о своей жизни в Мехико.

На обратном пути они сворачивали к озеру, лошади заходили по грудь и пили воду, а по черной поверхности бежали круги, и звезды в озере начинали качаться и подпрыгивать, а когда в горах шел дождь, то у озера делалось теплее, и одной такой ночью он уехал от нее по берегу, через ивняк и осоку, соскользнул с жеребца и сбросил сапоги, одежду и вошел в озеро, луна убегала от него по черной глади, и где-то в камышах крякали утки. Вода была черной и теплой, он зашел поглубже и раскинул руки в воде, которая показалась ему как темный шелк, и он повернулся и стал смотреть туда, где за этой чертой стояла на берегу она рядом с конем, и он увидел, как она стала раздеваться и, оставив одежду, бледная, очень бледная, словно хризалида, вошла в воду.

Она шла к нему, а потом на полпути остановилась и оглянулась. Она стояла в воде и дрожала, но не от холода, потому что было очень тепло. Не говори ей ничего. Не окликай ее… Когда она подошла к нему, протянула руку, он взял ее ладонь в свою. На фоне ночной черноты Алехандра была такой белой, что казалось, светится тем самым негасимым холодным светом, что и луна в небе или гнилушки в ночном лесу. Сначала ее длинные волосы развевались за спиной, потом поплыли по воде. Она обняла его свободной рукой и посмотрела на луну, а он стоял и молча глядел на нее. Потом их взгляды встретились. Прелесть воровства у времени. Сладость похищенной плоти… Чудо предательства…

Цапли, дремавшие на одной ноге в камышах, стали вынимать из-под крыльев свои клювы и смотреть на них.

Me кьерес,^[61] спросила она.

Да, ответил он и назвал ее по имени. Да, да, да…

Джон Грейди пришел с конюшни умытый и причесанный и сел на ящик рядом с Ролинсом под рамадой барака в ожидании ужина. Они сидели и курили. Из барака доносились голоса и смех пастухов. Потом вдруг наступила тишина. Из дверей вышли двое вакеро и остановились, глядя на дорогу. Ролинс повернул голову туда, куда смотрели они. По дороге гуськом ехали пятеро конных полицейских на крепких и сытых лошадях. Полицейские были в форме цвета хаки, у каждого в кобуре был пистолет, а у седла чехол с винтовкой. Когда они поехали мимо барака, то старший повернул голову, разглядывая и тех, кто стоял в дверях, и тех, кто сидел под навесом. Затем они скрылись за домом геренте. Полицейские приехали с севера. Судя по всему, они направлялись к крытому черепицей дому асьендадо дона Эктора Рочи.

Когда поздно вечером Джон Грейди возвращался на конюшню, у дома под пеканами стояли пять лошадей. Они не были расседланы, а утром уже исчезли. Следующей ночью Алехандра пришла к нему в постель и приходила так девять ночей подряд. Она закрывала за собой дверь каморки, включала свет и опускала задвижку, а потом сбрасывала с себя одежду и оказывалась рядом с ним на узкой кровати, обдавая его запахом духов, накрывая волной густых длинных волос. Она совершенно забыла об осторожности и только повторяла: «Мне все равно… Мне все равно». А когда он зажимал ей рот ладонью, чтобы она не стонала, она прокусывала ему руку до крови. А потом засыпала, положив голову ему на грудь, а он никак не мог заснуть. А потом, когда небо на востоке начинало сереть, она вставала и шла на кухню завтракать, словно просто очень рано проснулась.

  52