118 
- Поверь, и мне мила природа,
- И быт родного нам народа -
- Его стремленья я делю,
- И все земное я люблю,
- Все ежедневные картины:
- Поля, и села, и равнины,
- И шум колеблемых лесов,
- И звон косы в лугу росистом,
- И пляску с топаньем и свистом
- Под говор пьяных мужичков...
- И все мне дороги явленья,
- Тобой описанные, друг,
- Твои гражданские стремленья
- И честной речи трезвый звук...
Настроение «Родины» Лермонтова, с цитатами из знаменитого стихотворения, с образами, прямо заимствованными из него, а также из «Бродяги» И. Аксакова, - все это понадобилось Толстому с его неистребимой иронией для выявления уже обозначившихся стереотипов прославления родины. В лучших своих стихах декларативности и описательности он противопоставлял сложность человеческих ощущений, передаваемую, кстати, и через восприятие красоты родной земли.
В стихотворное послание Ивану Аксакову вошли четверостишия из других, написанных в сороковых годах и неопубликованных вещей, а также из набросков большого обращения к западникам, стремившимся к внедрению в России буржуазно-демократических свобод, к преобразованию страны, приближению ее к западноевропейскому образцу и наделившим славянофилов презрительной кличкой «квасных патриотов». Верный своему кредо, Толстой становится в строй теснимых. И вот они - отголоски споров друзей-врагов, славянофилов и западников. Обращаясь в своем неоконченном стихотворении к западникам, поэт говорит:
- Друзья, вы совершенно правы,
- Сойтися трудно вам со мной,
- Я чту отеческие нравы,
- Я патриот, друзья, квасной!
«На Русь взирая русским оком», Толстой вновь и вновь поет славу красоте родины и русской песне.
- Люблю пустынные дубравы,
- Колоколов призывный гул
- И нашей песни величавой
- Тоску, свободу и разгул.
- Она, как Волга, отражает
- Родные степи и леса,
- Стесненья мелкого не знает,
- Длинна, как девичья коса.
- Как синий вал, звучит глубоко,
- Как белый лебедь, хороша,
- И с ней уносится далеко
- Моя славянская душа.
Но... Вот в этом «но» и проявляется противление восторженности славянофилов, их безусловному приятию исторического пути России. Западники называют патриотов врагами всякого движения вперед. Ну а он, Толстой?
- Нет, он не враг всего, что ново,
- Он вместе с веком шел вперед,
- Блюсти законов Годунова
- Квасной не хочет патриот.
Думать и думать о пути России... Он никогда не закрывал глаза на крепостное право, окончательно закрепившееся в годуновские времена, он помнит, как урезали языки непокорным, как мордовали страну царские шуты, любимчики, как душили церковники всякую мысль, «казня тюрьмой Максима Грека» и раздувая скуфьями костры, в которых сгорали Аввакумы. И наконец, в нем все больше растет отвращение (будя вместе с тем творческий интерес) к столь любимому славянофилами московскому периоду истории, когда, как он считал, страна, освободившаяся от ига Орды, восприняла ее нравы, ее жестокость. «Застенки, пытки и кнуты» - наследство, которое еще не изжило себя. Все это так.
- Но к братьям он горит любовью,
- Он полн к насилию вражды...
- Да, он грустит, что в дни невзгоды,
- Родному голосу внемля,
- Что на два разные народа
- Распалась русская земля.
- Конца семейного разрыва,
- Слиянья всех в один народ,
- Всего, что в русской жизни живо,
- Квасной хотел бы патриот.
И дело тут вовсе не в отражении славянофильских понятий «публика - народ», не в горечи осознания углубившейся пропасти между дворянством и крестьянством, а в наметившейся тенденции части образованного общества искать путей сближения с народом, что принимало самые разнообразные формы - от либерально-литературного интереса к жизни крестьянства до уже зародившегося почвенничества и предстоящего «хождения в народ». Это еще раз к вопросу о декларированном Толстым «чистом искусстве»...
Кстати, в том же 1859 году, когда в «Русской беседе» появилось послание к Ивану Аксакову, поэт вознамерился опубликовать в журнале свою старую, десятилетней давности, поэму «Богатырь».
118 
