Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
38 
Выжить – на этой войне было главным. Не подорваться на мине, не сгореть в бронетранспортёре, не стать мишенью для снайпера. А для некоторых: выжить и что-нибудь из вещей привезти – телевизор, дублёнку… Ходила шутка, что о войне в Союзе узнают в комиссионных магазинах. Зимой едешь по нашему Смоленску – девушки в афганских шубах. Мода!
У каждого солдата на шее висел амулетик.
– Что у тебя? – спросишь.
– Молитовку мама дала.
Когда я вернулся, мама открылась:
– Толя, ты не знаешь, я тебя на землю заговорила, потому ты живой и целый.
Уходили в рейд: одну записку кладёшь в верхнюю часть одежды, другую – в нижнюю. Подорвёшься – какая-нибудь часть останется: верхняя или нижняя. Или носили браслеты с гравировкой: фамилия, группа крови, резус и личный номер офицера. Никогда не говорили: «Я пойду». – «Послали». Не произносили слова «последний».
– Давай зайдём в последний раз…
– Ты что, сдурел? Нет такого слова… Крайний… ну, четвёртый, пятый… А этим здесь не пользуются…
У войны – подлые законы: сфотографировался перед тем, как идти на боевые, – убили, побрился – убили. Первыми погибали те, кто приезжал нацеленный на героизм, с голубыми глазами. Встречал такого: «Буду героем!» Погиб с ходу. Извините, на операции – тут же лежим, тут же нужду справляем. Солдатская поговорка: лучше топтаться в собственном дерьме, чем самому стать дерьмом на минах. Родился у нас свой жаргон: борт – самолёт, броник – бронежилет, зелёнка – кусты и заросли камыша, вертушка – вертолёт, глюки видел – галлюцинации после наркотика, подпрыгнул на мине – подорвался, заменщики – кто домой уезжает. Столько сочинили, что «афганский» словарь можно составить. А погибали больше всего в первые месяцы и в последние. В первые – много любопытства, в последние – сторожевые центры отключаются, наступает отупение, ночью не можешь понять: где я, что я, зачем? Со мной ли это? Заменщики не спят полтора – два месяца. У них своё исчисление: сорок третье марта или пятьдесят шестое февраля, это значит – должен был заменяться в конце марта или в конце февраля. Очень сильно ждёшь. Меню в столовой: красная рыба (килька в томате), белая рыба (килька в масле) – раздражает, свежевыбеленные цветочные клумбы в центре гарнизона – раздражают, анекдоты, над которыми ещё недавно надрывался от хохота, – не нравятся. Странно, что ещё вчера и позавчера было смешно… А что тут смешного?
…Приехал офицер в Союз в командировку. Зашёл в парикмахерскую. Девушка посадила его в кресло:
– Как обстановка в Афганистане?
– Нормализуется…
Через несколько минут снова:
– Как обстановка в Афганистане?
– Нормализуется…
Пройдёт какое-то время:
– Как обстановка в Афганистане?
– Нормализуется…
Постригся, ушёл. В парикмахерской недоумевают:
– Зачем мучила человека?
– Как спрошу об Афганистане, у него волосы дыбом становятся – легче стричь.
А отсюда (прошло три года) тянет туда. Да не туда тянет, не на войну, а к тем людям. Ждёшь-ждёшь, а уезжать в последний день жалко, кажется, у всех бы взял адрес. У всех!
У Лютика. Так звали Валерку Широкова, хрупкий, изящный. Нет-нет да и запоёт кто-нибудь: «Руки, словно лютики». А характер – железный, лишнего слова не скажет. Был у нас жмот, все копил, покупал, менял. Валерка стал перед ним, вытащил из своего бумажника двести чеков, показал и тут же на глазах у того одуревшего разорвал на мелкие кусочки. Молча вышел.
У Саши Рудика. Мы с ним в рейде встречали Новый год. Ёлка – автоматы поставили пирамидой, игрушки – повесили гранаты. А на машине-установке «Град» зубной пастой написали: «С Новым годом!!!» Почему-то три восклицательных знака. Саша хорошо рисовал. Я привёз домой простыню с его пейзажем: собака, девочка и клёны. Горы он не рисовал, горы мы там разлюбили. Любого спроси: «О чем тоска?» – «В лес хочу… В реке искупаться… Молока большую кружку выпить…»
В Ташкенте в ресторане подходит официантка:
– Миленькие, молоко берете?
– По два стакана обыкновенной воды. А молоко завтра будем пить. Только приехали…
Из Союза каждый вёз чемодан варенья и берёзовый веник. Там же эвкалиптовые продаются – мечта! Нет, везли свои, берёзовые…
У Сашика Лашука. Парень чистый. Часто писал домой. «У меня родители старенькие. Они не знают, что я тут, я им сочиняю о Монголии». Приехал с гитарой и уехал с гитарой.
Там разные люди были. Не представляйте нас одинаковыми. А то сначала о нас молчали, потом стали воображать всех героями, теперь ниспровергают, чтобы следом забыть. Там же один мог лечь рывком на мину и спасти даже незнакомых ему ребят, другой подойти к тебе и просить: «Хотите, стирать вам буду, только не посылайте на боевые».
38 
