Особенно,... 
77 
Гости говорят о путешествиях, поэзии, последних событиях: велосипеды и локомотивы вытеснили кареты и дилижансы; человеческая мысль завоевывала новые высоты. Мудрец из Гайенхофена оживляется: «Я остаюсь набожным человеком в привычном смысле слова, и поэтому для меня невозможно верить лишь разуму. Иначе зачем мир, прочтя Платона, стал бы нуждаться в Гегеле?» И в этот век скоростей «почему человечество не научилось управлять временем? Мы все торопимся, как раньше торопились почтовые машины. как теперь не торопиться?» Писатель находит большое удовольствие в том, чтобы печатать на только что полученной им пишущей машинке. Шедевр техники! Он поставил ее рядом с гусиным пером, которое очинил своей рукой сам Эдуард Мёрике, и всем гостям, в особенности Карлу Францу Гинекею, демонстрирует это соседство реликвий и новшеств, убежденный, что нельзя предсказать будущее, «находясь в подвешенном состоянии между различными возможностями в настоящем, которое может лишь обратиться в вечность…».
Автору романа «Якобус и дамы», только что вышедшего в Лейпциге, Гессе говорит: «Вы видите, в нашем доме и в нашей жизни все хорошо. Женщина и маленький мальчик довольны и веселы, и я себя чувствую лучше. Но в молодости я по-другому представлял счастье, и, быть может, по глупости недоволен, что оно явилось не в той форме, о которой мечтал… Если бы я должен был выбрать название для вещи, которую написал этой зимой, то это было бы, видимо, taedium vitae».
К счастью, ему хватает развлечений. Его осаждают визитеры и издатели, письма скапливаются на его бюро, в изобилии сы-пятся приглашения, а Гессе остается верен своему перу и своему саду. Уже вырисовывается знаменитый силуэт, над которым будут смеяться карикатуристы: худой господин, который забыл снять черные носки, в широкой соломенной шляпе, в фартуке, с садовой лопаткой, с пером в руке размышляет перед маисовым полем. «На протяжении десяти лет, напишет Гессе позднее, — я один растил вот этими руками овощи и цветы, удобрял, поливал… Я посадил деревья: каштаны, липу, катальпу, аллею буков, ягодные кусты и фруктовые деревья». Как в Кальве, в саду старика Гундерта, Герман гонится за косулей, что топчет его грядки, любуется божьими коровками на листьях, бабочками, которые летают среди подсолнухов, оживляя паперть его святилища, и настурциями, чьи семечки пересыпаются в его руках. Он любит эти цветы, они составляют часть его души, светящейся таинственным пламенем на грани молчания. «Мы теперь устроились, — напишет он в воспоминаниях, — на всю жизнь. Мирно стояло перед нашим домом одно большое дерево, старая и могучая груша, под которой я топором вырубил деревянную скамью. Я возделывал старательно мой сад, сажал, украшал, и мой старший сын играл рядом со мной своей детской лопаткой».
Но скоро и в цветущем саду Гайенхофена Гессе охватит тоска. Осаждаемый почитателями, он устает от мучительных визитов. Его здоровье ухудшается, он должен отказаться от сигар, кофе, вина, привыкнуть рано ложиться спать.
Вместе с издателем Альбертом Лангеном и писателем Людвигом Тома он начинает издавать журнал «Мерц», посвященный проблемам культуры. Герб журнала — весенние цветы, раскрывающиеся на поверхности пня, цель — созидание. «Мое участие, — вспоминает Гессе, — ограничивалось литературой, я не поддерживал политическую направленность журнала, где выражалось раздражение по отношению к Берлину, к императору Вильгельму II, одностороннему и надменному прусскому милитаризму». Однако именно на страницах этого журнала Гессе первый раз в жизни включился в идеологическую борьбу. В час, когда ненасытная Германия учреждает «Вельтполитик», «Мерц» собирает под свои знамена Анатоля Франса, Теодора Хеусса, Льва Толстого, Стефана Цвейга, а также Августа Стриндберга и Ромена Роллана, чтобы проповедовать мир на Земле, находящейся под угрозой. Гессе не чужд любви к родине, но перспектива отречения от своей индивидуальности ради чего бы то ни было ужасает его и заставляет бороться.
Покинув сад, оставив беременную Мию на попечение Финка и его молодой жены, сенбернара и множества кошек, Гессе пишет для «Мерц» эссе, новеллы, открытые письма и критические статьи. В середине октября он, измученный, уезжает в Вену, чтобы вдохнуть воздух Земмеринга — горы высотой в тысячу метров, — где любуется «прекрасным видом на виноградники и леса, чьи очертания составляют изысканный узор…».
Возвратившись на родину, Гессе знакомится с Конрадом Хауссманом — юристом, штутгартским депутатом, убежденным демократом, активным политическим лидером. С этим интеллигентным и дружелюбным швабом он встречается в Мюнихе. Они сразу друг другу понравились и быстро перешли на «ты». Гессе уже несколько лет слышал о братьях Хауссман «как о красных демократах, возмущающих народ, от которых можно ждать всего дурного», слышал их речи и был весьма удивлен, обнаружив в их лице достойных ораторов. Теперь он всей душой с ними.
77 
