Особенно,... 
82 
— Где СТЫД, там и срам, — подхватил Мертон Кугле. — Так недолго и осрамиться по-крупному.
— Никому и в голову такое не придет, если только ты сам не станешь срамить нас на каждом углу, — сказал Финклер.
Нереализованный бойкот до сих пор терзал душу Кугле, который переключился на хищения израильских продуктов из своего супермаркета, но недавно был пойман с поличным.
— Мы хотим одного, — не унимался Кугле, — чтобы ты не изменял наше название без предварительной консультации с нами. Это движение — не твоя частная лавочка.
Мертон Кугле был для Финклера как бельмо на глазу — этот мертволицый блоггер, которого никто не читал; этот активист, который ничего не активировал; это жалкое ничтожество (nebbish, nishtikeit, nebechel — здесь даже Финклер невольно переходил на евреизмы); это gornisht, [93] примыкавшее к любой существующей и несуществующей антисионистской группе (и не важно, что некоторые из них спонсировались исламистами, считавшими еврея Кугле проводником всемирного заговора, а другие отражали мнение еврейских ортодоксов, с которыми Кугле при иных обстоятельствах не поделился бы и сухой горбушкой); этот всегда готовый подписант для любой бумажки, лишь бы в тексте присутствовало слово «антисионист».
«Я являюсь евреем в силу того, что я не являюсь сионистом», — написал он недавно в своем блоге.
«Интересно, — подумал Финклер, — как можно быть кем-то в силу того, что ты не кто-то? Являюсь ли я евреем в силу того, что не являюсь индейцем из племени черноногих?»
Оглядывая собрание, Финклер наткнулся на часто моргающие глазки с красными веками, принадлежавшие Леони Липман, психосоциологу и социопсихологу. Финклер знал ее еще по Оксфорду, когда она занималась теорией литературы и носила замечательно короткие юбки. Еще она в ту пору носила гриву огненно-рыжих волос, куда более ярких, чем его апельсиновая Шевелюра, и эти волосы окутывали ее всю, когда она садилась в кресле, поджав голые ноги к подбородку и напоминая кошку, не прикрытую ничем, кроме собственной шерсти. Теперь ее волосы были коротко подстрижены и утратили огненный блеск, а на смену мини-юбкам пришли обтягивающие штаны разных фасонов — в данном случае это были рейтузы кришнаитски-оранжевого цвета. Финклер этого не понимал: что она хотела показать или доказать, корча из себя малолетку-переростка? Из-за нелепого вида Леони Липман он не мог с ней нормально общаться, а когда она открывала рот, ему хотелось отвернуться, как от дурного запаха.
— Ох, только не начинайте этого снова! — попросила она.
Финклер отворотил нос.
На каждом собрании с участием Леони Липман выяснялось, что она либо только что вернулась с оккупированных территорий, либо вот-вот должна была туда отправиться. Там у нее имелась масса друзей всех конфессий и убеждений, включая таких же, как она, СТЫДящихся евреев. Леони обеспечивала живую связь между их группой и непосредственными жертвами конфликта. В зрачках ее усталых покрасневших глаз они могли видеть тамошние страдания и боль, как можно видеть преломленное отражение в аквариуме для золотых рыбок. Это было сродни просмотру фильма в трехмерном формате.
— Что вы имеете в виду, Леони? — с нарочитой, язвительной вежливостью поинтересовался Лонни Эйзенбах.
Лонни был ведущим детской телепередачи и автором школьных учебников по географии, в которых он мастерски обходил упоминанием Израиль. Лицом он смахивал на голодную лошадь, а его желтые лошадиные зубы вызывали все возрастающую тревогу у редакторов программы. Он пугал своим видом маленьких детей.
Лонни и Леони, оба завзятые спорщики, когда-то состояли в любовной связи, и тлеющие угли их взаимных обид вспыхивали с новой силой на каждом собрании группы.
— У меня и на той и на другой стороне есть друзья, которых отчаяние уже поставило на грань суицида или убийства своих ближних, — сказала Леони (в последних словах Финклеру почудился нехороший намек), — а мы тут знай себе обсуждаем, кто мы есть и как нам зваться.
— Извините, но это не я вновь поднял вопрос о названии, — сказал Кугле. — Я демократ и готов подчиниться мнению большинства. Это Сэм своим произвольным изменением…
— Да мне плевать, назовитесь вы хоть Всадниками Сраного Апокалипсиса! — крикнула Леони.
— А что, очень милое название, — сказал Лонни. — Только к «сраным всадникам» надо добавить «сраных всадниц».
82 
