Последние отзывы

  51  

– Чего орешь? – спросил меня Машков почему-то шепотом.

Это были его последние слова.

Раздалась короткая очередь. На моих глазах правая рука Машкова дернулась и укоротилась сантиметров на двадцать. Кисть вместе со взрывателем отлетела от нее в сторону и упала на землю. Машков так и стоял с поднятой вверх правой рукой, оканчивающейся обломком кости. Взрыватель вместе с оторванной кистью лежал на земле рядом, всего метрах в трех от него…

Не знаю, успел ли он понять, что произошло? Наверное, успел. Машков бросился на землю и покатился в ту сторону, где лежала его кисть, все еще сжимающая взрыватель. Он понял, что его обманули, и если ему удастся добраться до цели, тут же прозвучит взрыв.

Но он не успел. Вторая очередь прошлась по телу Машкова, когда он еще только падал на землю. По земле катился уже мертвый Машков. Когда его тело остановилось, левая рука лежала всего сантиметрах в десяти от оторванной кисти правой, с намертво зажатой в ней металлической коробочкой с кнопкой…

Приподнявшись на ноги, я почувствовала, как сильно они у меня дрожат, и снова уселась на землю. Сил снять рюкзак у меня не было. Я видела, как бежал ко мне Игорек с круглыми от страха глазами, слышала голос Григория Абрамовича, который орал что-то нецензурное Кавээну, и одна только мысль, лаконичная и простая, шевелилась в моей голове: «Я жива!» Мысль была очень емкая, она ширилась в моей голове, включая в себя все новые и новые смыслы этого выражения – «Я – живу!», и, наконец, разбежалась у меня в голове на множество мыслей, среди которых была и благодарность Кавээну за то, что он один взял на себя решение ситуации, рискованное, но ведь – удачное… И обида на провокаторов из ФСБ, разрушивших все мои усилия, когда я уже овладела сознанием Машкова и могла вывести его без какого-либо сопротивления с его стороны прямо в руки оперативникам. Он мог бы сдаться, если бы не тот подлый выстрел фээсбэшника, ранивший его в левое плечо…

Я смотрела по сторонам, видела залитую солнцем лощину, заросшую зеленью, которая в ярких дневных лучах солнца казалась уже не темно-зеленой, а тусклой, серо-зеленой с многочисленными яркими желтыми крапинками – очевидно, какими-то цветами. Я видела обрывистые берега, между которыми была зажата эта лощина, видела вдалеке серебристое поблескивание волжской воды, и мне очень все это нравилось. Я даже подумала, что никогда в жизни не видела мест, которые были бы красивее этого…

Пройдет немного времени, и яркость впечатлений от места, в котором я родилась заново после удачного, стопроцентно точного выстрела дяди Саши Кавээна, потускнеет, и эта лощина перестанет казаться мне особенной, но сейчас я была просто очарована ею.

Я повернула голову и увидела лежащего на земле Машкова. Его глаза были открыты, но смотрел он не в небо, а в землю. На его лице застыло выражение злости и разочарования… в чем? Не знаю… Может быть – в самом себе?

Это была первая смерть, которая вызвала у меня чувство удовлетворения. Я не могу сказать, что я ненавижу смерть, поэтому, мол, и пошла в спасатели. Это было бы неправдой. Я скорее – боюсь смерти… Как и подавляющее большинство людей. Но дело даже не в том, боюсь я ее или нет. Дело в том, что я очень люблю жизнь, и не только свою – жизнь вообще. И мне всегда приходится решать очень трудный для себя вопрос, когда жизнь человека находится у меня в руках, помогать ли смерти найти его или, напротив, помешать ей? И, как правило, я ей мешаю. Если есть возможность оставить человека, пусть даже преступника, в живых, я всегда этой возможностью пользуюсь…

Но сегодня – впервые! – я хотела, чтобы он умер. Нет, не потому, что он был виноват в смерти множества людей. Вину устанавливает общество, государство… Точно так же – и наказание за эту вину… Я не могла его судить. Я слишком хорошо его поняла, чтобы считать его болезнь виной… Если бы мы арестовали Машкова, его ждала бы не тюрьма и не «вышка», а сумасшедший дом. Та свобода, о которой он мечтал и к которой рвался, невозможна в обществе никогда. Он всегда будет воевать с обществом, а общество всегда будет охотиться за ним…

Поэтому, я была рада, когда он умер. В этом случае смерть разрешила неразрешимую психологическую проблему – невозможность одновременно существовать в обществе и в то же время не подчиняться его законам, устанавливать вместо них свои… У Александра Машкова не было другого выхода – только умереть…

Тело Машкова отправили на вскрытие, хотя это была пустая формальность. Григорий Абрамович отправился выяснять по горячим следам, кто стрелял в Машкова, когда мы с ним выходили из его лачуги с намерением начать новую жизнь… Конечно, я тогда его обманывала. Я вовсе не собиралась помогать ему начинать новую жизнь и даже не хотела, чтобы продолжалась его старая. Я довела бы его только до кустов, в которых притаился Кавээн… Наверное, даже лучше, что случилось именно так, как случилось с ним… Зачем этому человеку жить?

  51