— Стоять! Всем стоять! — один милиционер, не раздумывая, ударил блевавшего рядового по черепу, и тот покачнулся, попробовал защититься руками, тогда как нутро продолжало брать свое — точнее, извергать свое. Его спутник хотел убежать, но был мгновенно настигнут и брошен на доски лицом, где оставил протяжный розовый след.
— Гражданочка, вы как? — главный милиционер вдруг осекся, поперхнувшись. Автомат повис и закачался в свободнейшем колебании; все поняв, старший сержант зажал себе рот, но между пальцами брызнуло. Тогда он дал себе волю, и то, что минутой раньше было выблевано преступным элементом, неразделимо перемешалось с правопорядочным ужином.
Грета сел, размазывая по лицу кровь. Милиционер, совладавший с тошнотой, подскочил к нему (нелюдь!), угостил сапогом, съездил по уху, полуприкрытому сбившейся прядью.
— Что ж ты за гадина, — причитал милиционер. — Как же тебя земля носит…
Его испуганные подручные крутили солдат.
— Хромай отсюда… чтобы не было тебя… убью…
— Ничего подобного, — прошамкал Грета расквашенными губами. — Пусть их судят. Они меня изнасиловали.
— Тебя? Да таких истреблять надо, в газовой камере! …
— Изнасиловали, — настаивал Грета. — Это преступление. Неважно, кто я.
Сержант притих, присел на корточки:
— Ты это серьезно, мужик? — последнее слово далось ему с видимым трудом.
Грета одернул платье, взял двумя пальцами растерзанный антрекот:
— Извольте в мешочек положить, — произнес он спокойно. — Для экспертизы, как вещественное доказательство. И все побои запишите. И про свои не забудьте.
Парк, докипая суматохой, отступал и открещивался от приграничного строительства, которое превратилось в арену для событий, не совместимых ни с каруселями, ни с лодочными путешествиями.
В отделении Грета побеседовал с капитаном. Грета уже успокоился и по известной доброте женского сердца был готов удовольствоваться достигнутым, сменить гнев на милость. Но ломался, как свойственно всякой уважающей себя женщине.
— В чем, собственно, дело? — он широко распахнул глаза, втянул остатки кровавых соплей. Вытер рот, и без того чистый. — У меня все на месте, все ладно. Не удивительно, что ребята позарились… Я не таюсь, я женщина, а вы — кто вас знает? Может быть, вы в дамском белье сидите, под формой. Я знала одного полковника…
Капитан сморщился. Но видя, что дело идет к мировой, ограничился пылким призывом:
— Побойся бога…
Этого говорить не стоило. У Греты сверкнули глаза, он передумал.
— К Богу у меня счет, — сказал он и твердой рукой подкатил к себе шариковую ручку.
©Алексей Смирнов, 2004
Макс Фрай. Из цикла "Подвижные игры на свежем воздухе"
Море волнуется — раз…
Это очень интересная игра. Надо только собрать большую компанию, чем больше — тем лучше. В одиночку не получается играть. И вдвоем скучно, и втроем. Даже вчетвером не очень интересно. Надо собрать человек десять, или даже двадцать, то есть, позвать всех, кого можно. Наш двор большой, нас тут много, поэтому всегда здорово выходит.
Я сейчас объясню как играть, я знаю, я умею, это у меня любимая игра, самая-самая. И тут не только правила надо помнить, тут все очень-очень важно.
Надо так. Надо, чтобы тебе только-только исполнилось восемь лет, и в холодильнике еще лежал последний черствый кусок именинного торта, но торта не хочется совсем, а хочется мороженого, потому что — ну, все-таки уже лето, его затем и придумали, чтобы мороженое есть.
А на улице уже совсем тепло, солнце светит, и третий день никакого дождя — и правильно, и не надо! Сирень уже оцветает понемногу, жасминовые кусты начали распускаться, а трава во дворе выросла густая, и это тоже важно для игры: вдруг падать придется? Так вот, падать надо на траву, чтобы мягко было и не больно, а только смешно. И еще надо, чтобы бабочки-капустницы, лимонницы и пожарницы всюду летали, и еще мелкие голубенькие, хорошие такие — не знаю, как они называются. Но это не важно, лишь бы летали, они очень нужны — не для дела, а для красоты.
И вот надо однажды проснуться субботним утром и обнаружить, что дома никого нет. И тут же вспомнить, что папа уехал на рыбалку, он аж в четыре утра вставал, чайник на кухне свистел, а мне потом приснилось, что большой пароход прямо от нашего забора отчаливает, и папа на этом пароходе капитан, а я ему из окна машу, хороший был сон… Ну вот, значит, папа на рыбалке. А мама ушла на работу, она по субботам работает иногда, раз в месяц примерно так бывает, у них в поликлинике, она говорила, какой-то скользкий график. Я немножко не понимаю, что это значит, потому что скользкий бывает лед, а график — это ведь просто картинка, схема, листочек бумаги на стене, у нас в классе такой график висит, чтобы было понятно, чья очередь доску вытирать и цветы поливать после уроков. Вот и у мамы на работе график, чтобы знали, кто когда на работу должен приходить, и не ссорились. Как он может быть скользким? Но мама говорит, значит так и есть, наверное…