— Не слишком пышно, — просит Шейла. — Я свои волосы знаю. Чуть переборщишь с феном — сразу клубятся, как взбитые сливки. А я делаюсь похожей на продажную женщину.
— Ну что вы, миссис Майер, — с горячностью спорит Жаннин, — вы у нас самая элегантная. И кожа, посмотрите, какая кожа. Почти никаких морщин.
Шейла складывает губы бантиком, посылая сама себе в зеркало воздушный поцелуй. И уточняет:
— На дешевую продажную женщину.
— У вас изумительные волосы, миссис Майер, — говорит Жаннин. — Я бы тоже хотела такие.
— У тебя не хуже. А если будешь делать два раза в день гимнастику для лица, то и морщин не будет.
Жаннин отводит руку с феном и с тревогой всматривается в свое отражение.
— У меня вроде пока и нет морщин.
— Ой, извини, ради бога, — смеется Шейла. — Я хотела сказать — в моем возрасте.
Жаннин причесывает ее маленькой расческой.
— Брови подправь, — напоминает Шейла.
— У вас сегодня что, свидание? — интересуется Жаннин.
— Посмотрим. — Шейла загадочно улыбается. — Если повезет, то да.
— А если не повезет?
— Значит, повезет завтра.
Жаннин заканчивает работу и под конец опрыскивает Шейлу духами.
— Вот и всё, можете идти на свое свидание.
— Кто же ходит на свидания с утра. Я вечером пойду.
Жаннин ахает:
— А режим?
Шейла смеется:
— А режим не пойдет.
Она идет по коридору, напевая про себя.
— Как вы легко ступаете, миссис Майер, — говорит ей проходящая мимо Иланит. — Как балерина.
— Я была большим начальником, — отвечает Шейла. — Начальники должны легко ступать. Иначе все будут думать, что у них нечистая совесть.
Отдалившись от Иланит, Шейла заворачивает в коридор мужской половины отделения и проходит мимо комнаты номер двадцать семь. Дверь комнаты закрыта.
Шейла тихонько идет до конца коридора. Разворачивается, идет в обратную сторону, притормаживает напротив двадцать седьмой комнаты и очень осторожно, придерживая себя за спину, садится на пол. И охает во весь голос.
Дверь моментально распахивается, и рядом с Шейлой вырастает Исайя.
— Шейла! Господи, что с тобой?
Она улыбается высокому Исайе снизу вверх:
— Привет. Я тут мимо шла. И, представляешь, упала.
— Ужас какой, — говорит Исайя и сияющими глазами смотрит на нее.
* * *
Кровать Менаше поставлена так, что до полудня солнечные лучи из окна ложатся ему на грудь.
— Он, когда спит, иногда хрипит. А если нет — то дышит настолько тихо, что мне приходится ему к губам зеркало подносить, — негромко говорит Роза вошедшей Дите. Дита крупная, она тяжело ступает, пол под ней скрипит, и Роза смотрит с неодобрением. — Ты шумишь.
— Глупости, — басом отмахивается Дита. — Кому я тут мешаю.
— Нам, — кротко говорит Роза, поглаживая плечо Менаше. — Мы спим.
Дита усаживается на стуле и вынимает вязание.
— Роза, на тебе лица нет. Ты когда спала в последний раз?
— Я каждую ночь сплю! — возмущается Роза.
— Вот я попрошу кого-нибудь тебе давление измерить. — Дита звучит так, будто угрожает, но смотрит она тревожно. — Ты те таблетки пьешь?
— Пью, — моментально отвечает Роза. — Каждый день.
— Сколько раз в день?
— Четыре.
— Сколько-сколько?
— Ну… два.
— Роза… — в голосе Диты слышится усталость. — Роза, какого цвета те таблетки?
— Какие таблетки, Дита?
— О которых мы говорим. Которые ты пьешь каждый день.
Роза задумывается. Думает она долго, Дита успевает развернуть вязание, вынуть спицы и немного провязать.
— Синие. То есть нет. Белые.
— Ты уверена?
— В чем?
— В том, что они — синие. Или белые.
— Кто синий, Дита?
Дита начинает смеяться. От смеха у нее трясутся полные щеки, и она делается похожей на лающего бульдога. Роза смеется вместе с ней.
— Ты… — с трудом выговаривает Роза сквозь смех, — ты, когда смеешься… похожа… на лающего бульдога…
— Почему на лающего? — обижается Дита. — На смеющегося уж тогда.
Роза успокаивается, бледными пальцами вытирая слезящиеся глаза.
— Бульдоги не умеют смеяться. Они собаки.
— Собаки, Роза, всё умеют, — нравоучительно говорит Дита, снова берясь за спицы. — У тебя просто никогда не было собак.