Глава 6

Кафе «Светлячок» было выбрано Китайцем с тем безразличием, с каким мы проходим мимо женщины или мужчины, к которым не испытываем сексуального интереса. Нельзя сказать, чтобы Ольга была лишена обаяния, но это было обаяние, к которому Китаец был глух. Ему нравились женщины более решительные, эмансипированные, умеющие владеть собой, а в минуты близости свободно отдающиеся и не корчащие из себя загубленную невинность. Ему нравилась игра, прелюдия, то, что отделяет двух испытывающих страсть людей от окончательного разоблачения, где значение имеет только пыл и жар взаимного приятия. И хотя он порой сам прерывал эту чудесную преамбулу, делал он это лишь тогда, когда чувствовал, что время для игры в прятки исчерпано, и если будет растянуто, то милый сердцу флирт, который Китаец понимал как обоюдную попытку приподнять завесу над чем-то напряженно-таинственным, грозит превратиться во что-то занудно-церемониальное.

Ольга не была «его» женщиной, и он ясно отдавал себе отчет, что ничего от нее не ждет, ничего, кроме информации. Если бы он почувствовал к ней что-то вроде эротического интереса, он бы пригласил ее во французский или итальянский ресторан, купил бы цветы, заехал бы за ней домой или на работу. Кто-то может усомниться в так называемой светской обходительности Китайца, но в его натуре было что-то до того геометрически прямое и вольное, что проявлялось независимо от всех его усилий представиться публике и самому себе с самой что ни на есть ажурно-витиеватой и услужливо-галантной стороны.

Но все-таки положение, как говорится, обязывало. Поэтому, приехав домой, он с тем же механическим безразличием, с которым школьники зачастую выполняют домашнее задание, принял душ, побрился, сменил рубашку, побрызгался своим любимым «Аззаро» и, облачившись в черный вельветовый пиджак и черные кожаные брюки, вышел из квартиры. Поверх пиджака Танин нацепил синюю с металлическим отливом куртку. Не вникая в содержание надписей на куртке, он носил ее с большим удовольствием. Она была легкой, удобной для езды в машине, не требовала специального ухода, характерного для одежды, на ярлыке которой помечено: «Только сухая чистка», на английском языке, конечно.

К вечеру стало заметно прохладнее, но от холода Китайца надежно защищал его испытанный «Массо». Он с досадой подумал, что вместо того, чтобы ехать на встречу, в деловом характере которой так неделикатно усомнилась его дотошная Ли Зи, он бы мог, например, закатиться в какой-нибудь хороший ресторан, поужинать в одиночестве или познакомиться с какой-нибудь интересной особой.

Скрепя сердце Танин купил по дороге одну – но какую! – розу. Алую, огромную, на бесконечно длинном, упругом стебле, полузакрытую, точно дремлющую. «Вот ведь так и влюбляются, – с неудовольствием подумал он, – вначале роза, потом ласковые речи, и глядь – не оцененная тобой женщина раскрывается, как бутон, начинает благоухать так, что голова идет кругом!» Танин жалел, что в марте еще не продают пионов. Ортодоксальные китайцы очень любят пионы и называют их «царскими цветами». Танин был китайцем на пятьдесят процентов, но всем розам и мимозам он предпочитал эти яркие пышные цветы. В них было что-то экспансивное, бравурное, что-то от павлиньего хвоста, от жаркого великолепия влюбленного сердца, которое не боится своей любви и отдано ей безвозвратно.

Несмотря на все свои восточные пристрастия, Танин иногда почитывал западных философов. Особенно ему нравился Декарт, сказавший: «Выступаю в маске». Китаец чувствовал себя сейчас именно так. Он вздохнул, постарался расслабиться, ни о чем не думать. Еще не доехав до стоянки, возле кафе Танин заметил женскую фигуру, освещаемую фонарем и ярко полыхающей вывеской кафе. «Скорее всего, она», – сухо подумал он. Китаец не любил, когда женщины приходили на свидание раньше его. Умеренно запоздалый женский приход он считал необходимой частью того самого флирта, который понимал несравнимо глубже и намного более творчески, чем большинство мужчин.

  31