Тем временем Виолетта собралась и накрасилась, Сайм сбегал и купил орехов, Лиза сложила свои лакомства в пакет и согласилась вымыть руки, а я побрился. Мы вышли из дома и поехали в зоопарк.
В зоопарке, как всегда по выходным, было довольно шумно. Хорошо еще, что клетка Марта и Розы, которых мы всегда навещаем в первую очередь, была расположена в одной из дальних тупиковых аллей — там можно было посидеть спокойно. Дети побежали наперегонки по аллее, и я видел, что Сайм вполне мог бы обогнать Лизу, но явно не спешит этого делать, чтобы не прибежать к Марту и Розе раньше неё. Лиза бежала очень старательно. К клеткам в дальнем углу зоопарка они подбежали одновременно. Сайм, когда хочет, может быть удивительно добрым мальчиком.
— Смотри, смотри, — нежно сказала Виолетта, щурясь на солнце, — они нас узнали!
Они нас действительно издалека нас узнали. Март резко встал из кресла-качалки, в котором он проводил свои дни, читая, а Роза отложила вязанье. Оба замахали руками и радостно заулыбались. Дети, не тормозя, влетели в их протянутые сквозь прутья клеток руки. Зазоры между прутьями были достаточно широки, и Лиза, например, запросто помещалась между большими ладонями Марта.
— Привет, мам, — кивнула Виолетта, подходя следом, — привет, пап.
Март и Роза поздоровались и с ней тоже, кивнули и мне, но основным их вниманием завладели дети. Сайм показывал Марту, как он научился плеваться сквозь дырку от зуба, Лиза разгрызала орехи и протягивала освобожденные от скорлупы ядрышки Розе. Роза гладила Лизину руку и бережно складывала ореховые ядрышки на тумбочку рядом со своим креслом. Ей уже несколько лет нельзя было есть орехи, но мы всё никак не могли собраться с духом и объяснить это Лизе.
Я обнаружил за углом полагающиеся посетителям стулья. В этом зоопарке стулья и кресла обычно растаскивались по всей территории, и их надо было отыскивать, что, впрочем, всегда легко удавалось, потому что стульев было много, а территория не такая уж большая. Говорят, в других зоопарках рядом с каждой клеткой есть специальные стационарные диваны или что-то в этом роде, но в нашем до таких новшеств еще не дошли. Я принёс стул Виолетте, и небольшое двухместное креслице для детей, но детям оно было явно без надобности. Они подпрыгивали от возбуждения и ни секунды не стояли на месте. Роза, Роза, взывала Лиза, ты видела, какой я тебе принесла календарик? Какой календарик, одёргивал её Сайм, я рассказываю Розе про экзамен по математике, не перебивай!
Март кашлял и смеялся одновременно. Виолетта сидела молча, спокойно глядя на клетки. Знаешь, сказала она мне не оборачиваясь, когда приедем домой, надо будет их сразу выкупать. У Марта все-таки астма.
Я постоял еще немного, и отошел на несколько шагов. Виолетта заметила.
— Ты как всегда? — спросила она понимающим тоном.
— Да, — ответил я как можно резче: ненавижу, когда со мной говорят понимающим тоном.
— Хорошо-хорошо, — поспешно и чуть испуганно отозвалась Виолетта, — хорошо, конечно.
Мне надо было перейти через две аллеи, войти под увитую виноградом арку и пересечь небольшую рощицу. В этой рощице, в закрытом от посетителей павильоне, меня ждала Эстелла. С тех пор, как она ослепла и не могла ходить, её, конечно, убрали с экспозиции — таковы были правила всех без исключения зоопарков. Попасть в закрытый павильон могли только прямые родственники обитателей павильона, но так как прямых родственников у Эстеллы не было, она взяла пропуск на меня. Я толкнул дверь небольшой деревянной постройки и вошел.
Эстеллина клетка находилась прямо напротив входа. Я был этим недоволен (сквозняки), и несколько раз порывался пойти к директору павильона и добиться, чтобы клетку перенесли в другое место, но Эстелла упросила меня этого не делать. Она говорила, что ей нравится жить у входа, и что так она может заранее чувствовать, что я иду. Смешно, она ведь совсем не видит. Но мне не хотелось её переубеждать.
С Эстеллой мы, как обычно, говорили мало. Просто сидели и молчали, я пил чай, Эстелла — свой витаминизированный отвар. За те пятнадцать лет, которые я к ней хожу, мы уже всё друг другу сказали. Обсудили. Выговорили. Нам было не о чем больше говорить, но это никому не мешало. Иногда это очень хорошо — когда больше не о чем говорить, просто потому, что иногда говорить вообще не нужно.
Говорила-то Эстелла нормально, если что. Вот её сосед, высокий седой старик из клетки слева, говорить не мог почти совсем: что-то с горлом. Ему было еще не так много лет, но его уже убрали в закрытый павильон — посетители пугались его хрипа и свиста вместо голоса. Эстелла жалела его и вечно чем-то угощала (в основном из того, что приносил я), она считала себя еще бодрой и вообще по сравнению со многими молодой. Эстелле было девяносто два года. В зоопарке она жила, как и все, с семидесяти пяти. Примерно тогда же, ну может, чуть позже, я её и обнаружил. Тогда она еще жила в обычной клетке в открытом павильоне, и к ней никто не ходил. Не то что бы она жаловалась или даже рассказывала об этом, но я почему-то это сразу понял. Потом я узнал, что ходить было просто некому: Эстеллин муж давно умер, а детей у них не было. Была какая-то двоюродная племянница, что ли, но она жила в другом городе, далеко.