Сговорились быстро, без закуски. Счастливо пошатываясь, Петрович вернулся домой, призвал на подмогу жену, и вскоре — не прошло и часа — опутанную верёвками Берёзку повели на кузьмичёвское подворье.
7.
Итак, куда-то повели. Слева Петрович, успевший с утра наклюкаться, справа тётка Дарья с неизменно поджатыми губами. Держатся за верёвки — боятся, что убегу.
Впервые иду по улице в коровьем обличьи. Хорошего мало: конвой, вымя болтается, да ещё шавки уличные всё норовят куснуть за лытку.
Одна всё-таки цапнула. Хоть и коровья нога, а больно. Резко остановившись, так что хозяева мои, продолжая по инерции идти, едва не столкнулись лбами, я поднял укушенную ногу, прицелился и хорошенько врезал копытом по не успевшей отскочить моське. Визгу…
В другой раз Дарья и Петрович сами остановились возле уличной колонки. Там собралась толпа соседей, увлечённо обсуждая последнюю новость: "У Ивановых, слышь, Васька умом тронулся: с постели не встаёт, говорит только «гы», вдобавок сожрал одеяло и кровать обосрал!" Я хмыкнул: с одной стороны приятно было узнать, что тело моё в целости, а с другой… В общем, о такой славе я не мечтал. Хорошо хоть «скорую» вызвали. Может, разберутся врачи, что произошло, в честь чего мы с Берёзкой местами поменялись. И хотя я не очень-то верил во врачебную помощь, но при этом — странное дело — стал гораздо спокойнее по сравнению с той минутой, когда обнаружил себя в хлеву. Казалось, вот-вот эта дурацкая шутка с обменом тел завершится, и всё станет как прежде.
Но пока ещё продолжались мои коровьи будни, вернее, коровий праздничек, как я понял, когда меня стали толкать в кузьмичёвские ворота. Я упирался: увидев Кузьмичёва, я мгновенно догадался — чай не маленький — что вообразили Дарья и Петрович по моему эксцентричному поведению и что сейчас со мною будет.
Ну почему я не превратился хотя бы в быка или, ещё лучше, в кота "который гуляет сам по себе" и до которого никому кроме собак нет дела? Проклятье! Я упёрся изо всех сил, но на подмогу к моим хозяевам подоспел десятипудовый Кузьмичёв и я пулей проскользнул в ворота.
— Справится ли с ней твой бык? — спросила Дарья, с опаской следя за моими прыжками в загоне.
— Не бойсь, — успокоил её Кузьмичёв, — Велиалу не впервой — так покроет, что будь здоров!
Кузьмичёв захохотал. Смех у него был гаденький, похожий на жабье кваканье. Поговаривали, что он иной раз подменяет Велиала, и хотя сплетни подобного рода мне противны, глядя на Кузьмичёва трудно было не поверить даже в самую грязную из сплетен.
Пока я прыгал по узкому загону, прикидывая как отсюда выбраться, — вывели быка.
Велиала я видел и раньше. Кузьмичёв, правда, из понятных соображений не гонял его на пастбище вместе со стадом, но однажды, когда моим родителям было недосуг, я приводил к нему нашу корову Милку. "Хороша, хороша!", приговаривал Кузьмичёв, похлопывая Милку по гладкому крупу, и пускал слюни на пару с Велиалом, который рыл землю за изгородью соседнего загона. По здешним меркам это был очень крупный бык (весом более двадцати пудов), чёрной масти, с латунным кольцом, пропущенным сквозь ноздри. Кольцо, правда, было прицеплено из чисто декоративных соображений, поскольку к цепи Велиала пристёгивали за ошейник.
— Красавец! — в голос воскликнули Дарья и Петрович, когда дрожащий от нетерпения бык ворвался в мой загон.
Я ощетинился рогами, приготовясь стоять насмерть. В сравнении со мной Велиал казался великаном, так что смерть была не за горами.
Увы, или скорее к счастью, я стал коровой не до конца. Коровьего языка, если таковой имеется, я не понимал. Но, должно быть, дело было не только в языке, а в чём-то ещё — невидимом глазу, однако доступном бычьим чувствам. Это невидимое нечто, похоже, не укладывалось в велиалово представление о коровах. Когда я, собравшись для прыжка, готовился нанести удар, который, как я надеялся, выключил бы быка, тот вдруг тревожно мыкнул и стал отступать к изгороди, косясь на меня чёрным в красном ободке глазом. Пятясь, Велиал проломил изгородь и оказался в своём загоне. Не задерживаясь там, он прошмыгнул в незапертую калитку и скрылся в хлеву.
Кузьмичёв бешено матерился ему вслед. Дарья тихо охала. Петрович, на пьяненькой физиономии которого застыла неуверенная улыбка, чесал затылок. Я расслабился, сплясал над воображаемым трупом быка, с шиком задрал хвост и оросил изрытую в многочисленных брачных танцах землю загона.