30 
Пикап остановился на перекрестке под названием Четыре угла, они соскочили на обочину, помахали водителю и направились по тропинке вниз, к пансионату. Гретель ожила и строила планы – как они сейчас насыплют в вино побольше льда и будут с террасы смотреть на закат, а потом она нажарит китайской еды со свежими травами, которые они набрали три дня назад на соседнем холме, но в деле еще не пробовали.
Все так и получилось, по плану. Они сидели на террасе, смотрели, как солнце стремительно погружается в океан, как загораются огоньки на яхтах; слушали обрывки мелодий, когда бриз доносил их с набережной. Играли, видимо, в ресторанчике «Китовый позвонок»: слышно было и рояль, и саксофон, когда мелодия взлетала вверх.
Потом Гретель творила свою китайскую фантазию в сковородке-вок. Уже стемнело, искры летели в небо, блюдо пугающе скворчало и трещало. Потом они ели двумя вилками прямо из сковородки, столкнулись пару раз лбами, опять смеялись и дурачились.
А еще чуть позже Ганс включил лампу над столом и достал тетрадку. Перечитал последний кусок, чтобы вспомнить звуки и запахи, но сегодня рабочее настроение не накатывало, как это было вчера или позавчера – да в любой день, если подумать.
– Гретель, – спросил он, развернувшись на табуретке, – ты помнишь, как мы с тобой познакомились?
– Конечно. – Она пошевелила губами, считая петли, и оторвалась от вязания. – Ты сам разве не помнишь?
– Вот и расскажи, что именно ты помнишь. Мне надо.
– Для книги?
– Нет, просто так. Хочется понять – одинаково мы помним или нет.
– Хорошо. Я сидела и нюхала цветок. Потом подняла голову и увидела тебя.
– Где это было?
– В саду, у причала слева. У старой миссис Хоббс. Я сидела на берегу прудика.
У миссис Хоббс действительно был единственный на острове небольшой пруд, и вода в нем была даже в сухой сезон, правда солоноватая. Миссис Хоббс была тогда уже очень стара, и служанка вывозила ее в кресле на лужайку перед домом утром и вечером, на час, не больше, пока не слишком жарко. Она разрешала – правда, только хорошим знакомым – заходить в ее сад, сидеть в настоящей тени, под платаном, и любоваться цветами.
– Хорошо. А где я сидел? И что делал?
– Знаешь, – Гретель оживилась, – ты ведь сидел совсем рядом и тоже держал в руке цветок.
– Какой?
– Я не помню названия. Помню вот что: он рос в воде, на длинном стебле, и я его не срывала, а просто наклонила к себе. И ты тоже, – предупредила она его следующий вопрос.
– Так, а что случилось дальше?
– Ты спросил меня, причем так странно: «Кто ты?»
– И что ты ответила?
– Ничего, пожала плечами.
– Почему?
– Ну… не знаю. Как можно ответить на такой вопрос?
– Например, можно назвать имя. Или профессию, – предложил Ганс.
– Я не знала, что именно сказать.
– Хорошо, оставим этот вопрос пока. А дальше?
Гретель вздохнула, сложила вязанье в корзинку, пересела на пол, поближе к Гансу, обняла колени руками и посмотрела на него внимательно.
– Почему ты вдруг так подробно спрашиваешь?
Очень не хотелось портить ей настроение, и он даже на секунду подумал: соврать? отшутиться?
– Понимаешь, мне вдруг показалось странным, что мы ничего не помним про себя самих.
Гретель нахмурилась. Видно было, что эта мысль ей еще незнакома и она примеряет ее.
– Я не думала об этом. Но ведь вспоминаешь, когда тебе плохо, или грустно, или скучно. А нам хорошо, правда же?
– Правда, – сказал Ганс совершенно честно. – Но давай все-таки попробуем вспомнить. Что было дальше-то?
– Ну, мы уже вроде познакомились, хотя не представились. Ты мне сразу понравился, тебя хотелось причесать и покормить. А дальше ты взял меня за руку, помог встать, и мы пошли по дорожке к дому. Там сидела миссис Хоббс, и она сказала: «А, Ганс и Гретель идут к пряничному домику». Так я узнала, что тебя зовут Ганс.
– Ага, а я узнал, что тебя зовут Гретель?
– Да.
– Так вот, я это тоже помню. И я теперь понимаю еще кое-что.
– Что?
– А то, что я узнал, что меня зовут Ганс, тоже от нее. А ты – что тебя зовут Гретель.
Она долго молчала, и видно было, что она сейчас не здесь, а в том самом садике. Наконец вернулась и тряхнула рыжей головой.
– Может, ты и прав. Но я никогда не задумывалась над этим, если честно. А откуда она знала, как нас зовут?
Ганс поколебался – стоит ли рассказывать дальше или подумать еще самому, и решил – надо уже выложить все сомнения. С кем еще ему было поделиться?
30 
