Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
131 
Два месяца мессер Козимо прилежно и справедливо улаживал все дела на виноградниках, работники охотно спрашивали у него совета или просили разрешить тяжбы, он никому не отказывал, так что крестьяне хвастались достоинствами своего хозяина перед соседями. Потому что мессер Козимо, начисто лишенный патрицианского чванства, жил в деревянной пристройке при доме священника, довольствовался грубым хлебом и козьим молоком, а отходя ко сну, укрывался соломенной плетенкой и клал под голову свернутую куртку — как поступали все мужчины Виккьо.
Ежедневно объезжая верхом на муле виноградники, мессер Козимо справлялся о работах и здоровье тех, кто трудился в поте лица, собирая первые гроздья или подрезая лозы, и для всякого находил слово одобрения и шутку.
Как-то раз, в час полуденного отдыха, мессер Козимо, сидя под гранатным деревцем в скромном саду священника, листал книжечку Овидиевых «Метаморфоз». Затуманенный блаженной негой и дремой взгляд его задержался на перечне псов, терзавших злосчастного Актеона, юношу-оленя, своего хозяина и повелителя, которого наказала девственная Диана-Охотница.
И прочел мессер Козимо такие слова:
"…Тотчас бросаются все, быстрей, чем порывистый ветер,
Резвостью ценный Петрел и чутьем драгоценная Агра,
Так же свирепый Гилей, недавно пораненный вепрем,
Напа, от волка приплод, за стадами идущая следом…"
И читал еще:
«Псы обступили кругом и в тело зубами вгрызаясь,
В клочья хозяина рвут под обманным обличьем оленя»
Мессер Козимо дивился напевности и ладу эллинского наречия и превосходной миниатюре, где черные длиннорылые псы терзали белое тело юноши, увенчанного короною рогов.
Но долее наслаждаться чтением мессеру Козимо не пришлось, потому что он услыхал жалобный плач, похожий одновременно на кликанье диких гусей, вой ветра и крик раненой женщины.
В испуге, мессер Козимо стал искать плачущего.
Выйдя сквозь железные ворота на примыкающее к церкви Сан-Джорджо деи Виккьо кладбище, в полдень совершенно пустынное, мессер Козимо увидел юную девицу в простом платье. Девица горько плакала, затенив лицо волосами.
Так как она сидела скорчившись над позеленевшим от старости надгробии, мессер Козимо решил, что перед ним сирота, оплакивающая своих родителей.
Мессер Козимо сказал ей, приблизившись:
— Утешься, девушка. Слезами мертвых не поднимешь. Бог дал, Бог и взял. Кто похоронен здесь?
Девица отвечала глухим голосом, не поднимая головы:
— Никто. А Бог еще не дал, но возвестил.
Мессер Козимо спросил ее:
— Что же ты делаешь одна на кладбище?
— Я ожидаю жениха. — отвечала девица.
Мессер Козимо смекнул, что беседует с помешанной, но не удержался от вопроса:
— Кто же твой жених?
— Ты! — закричала девица, выпрямила стан, дыша грозно и сильно, словно лань перед смертельным прыжком, волосы ее и алая накидка развеялись по ветру, как полотнища боевых знамен и блестящие от рыданий глаза ее стали дики и страшны, подобно глазам сокола, готового убить.
Подобрав юбку, она легко перепрыгнула через могилу и скрылась за воротами.
Мессер Козимо стоял в великом изумлении. Но, заметив могильщика, который пришел, чтобы подготовить место для свежей ямы неподалеку, спросил:
— Не знаешь ли ты, добрый человек, кто та девушка, что разговаривала со мной?
— Кто ж ее не знает, мессер. Ее зовут Коломба, она дурочка. Опекуном ее был могильщик и церковный сторож сер Паоло, но он умер от дряхлости, и теперь она живет одна в доме на выселках и никому не дается в руки. Ее никто не обижает, ведь она трудится вместе со всеми на виноградниках, принадлежащих семейству Медичи, в особенности на той их части, что выходит на наше старое кладбище. Болтают, что в минувшем году Коломбу возили во Флоренцию, где она участвовала в каком-то действе. Вернулась она оттуда повредившись в рассудке и теперь всем толкует, мол ангел возвестил ей рождение чудесного младенца. Да только охотников ей того младенца делать уже не находится, Коломба всех отпугивает. Ее было выдали замуж за сера Джироламо, флорентийского ткача. Сер Джироламо переехал жить к ней, но не продержался и ночи, к утру стал поседел, заплатил деревенским немалый откуп и теперь не кажет в Виккьо носа. Ах, мессер, вот к чему приводит вздор, которым попы морочат молоденьких девушек, до срока превращая их в святош, да и Флоренция окаянная, суета сует большого города, не одну поселянку сбили с панталыку, — молвил в ответ могильщик.
131 
