Последние отзывы

  53  

Эти взгляды и шепот стесняли девушку, желавшую скромно и незаметно занять место на одной из оставшихся свободными скамей. Но ее спутница глядела на вещи совершенно иначе. Она направилась прямиком к скамье для знатных прихожан, где, впрочем, уже сидели две пожилые женщины, чьи богатые наряды выдавали в них зажиточных крестьянок. Ледяным взглядом сверху вниз мадемуазель де Комбер окинула незваных дам:

– Освободите место, мадам Видаль! Место для мадемуазель де Лозарг!

Присутствующие затаили дыхание: воцарилась мертвая тишина, несмотря на то что в это время священник в полном облачении выступил из ризницы. Собравшиеся вокруг фисгармонии хористы напрочь позабыли грянуть «Veni, Creator…»^[4]. Гортензия не знала, куда ей деться, и начала сожалеть, что так настаивала на посещении мессы. Все это продолжалось лишь мгновение, но ей показалось, будто прошла вечность. Прямая, величественная Дофина де Комбер ждала, впившись взглядом в обеих женщин, не осмеливавшихся поднять на нее глаза. Одна за другой они встали и покинули скамью, на деревянной спинке которой, как оказалось, был вырезан герб Лозаргов.

– Сядем! – прошептала Дофина, вновь превратившись в воплощение грациозной женственности и напоследок одарив ретировавшихся особ одной из самых сияющих своих улыбок – видимо, в знак утешения.

Но перед тем, как опуститься на сиденье, она заметила священника, молодого человека с дароносицей в руках, превратившегося в подобие соляного столба, и тотчас склонилась в глубоком поклоне. Гортензия поспешила последовать ее примеру. К хористам внезапно вернулось присутствие духа, и они обрели голос. Священник поднялся в алтарь, и служба началась…

Эта месса, на которую Гортензия возлагала столько упований, совершенно не удалась ей, поскольку душа уже не лежала к общению с богом. Она слишком ясно видела и ощущала на себе настороженные взгляды, слышала перешептывания, отнюдь не походившие на молитвы. Скромная сень церковного пилона, капюшон, скрывающий лицо, – все это было бы ей более по душе, нежели скамья с сеньориальным гербом, превратившаяся в позорный столб, к коему ее, даже не подозревая о том, приковала Дофина. А посему она ограничилась привычным повторением вслед за пастырем слов молитвы и стала осматривать незнакомую ей церковь.

Та оказалась гораздо просторней, чем выглядела снаружи, и была очень древней. Вероятно, несколько столетий назад ее возвели руки умелых каменотесов, поскольку ниши, пилоны, аркады и миниатюрные колоннады были выдержаны в чисто романском стиле. То же можно было сказать и о капителях, венчавших колонны. Но если одни поражали глаз избытком лепной листвы, эмблем, ангелочков и бесенят или же простого люда, занятого полевыми работами, других едва коснулся резец, словно художнику не хватило времени.

Ярость народных бунтов в годы революции обошла этот мирный приют. Он сохранил свои статуи и даже цветные витражи, в которых играли солнечные блики. Центральная розетка представляла собой всем известную сцену, в которой святой Мартин, патрон здешней обители, в полном одеянии римского солдата рвет пополам свой красный плащ, чтобы поделиться с босоногим стариком в лохмотьях, дрожащим на сильном ветру. Сцена была весьма трогательна, а ее краски так живы и ярки, что Гортензия на долгие минуты погрузилась в ее созерцание. Если бы не вмешательство спутницы, девушка, вероятно, забыла бы преклонить колена под благословение священника…

Что до последнего, он в три прыжка юркнул в ризницу, мгновенно освободился там от дароносицы и торжественного облачения и еще проворнее вернулся, с видимым удовольствием отметив, что обе дамы, занимавшие почетную скамью, еще не встали со своих мест. И верно: мадемуазель де Комбер подумала, что было бы нелишней учтивостью поприветствовать здешнего кюре, а Гортензии к тому же хотелось, чтобы тем временем большинство прихожан покинули церковь. Посему, когда он направился к ним, обе поднялись и сделали шаг ему навстречу.

Этот совсем еще молодой человек, тонкий и хилый, очевидно, не был создан для суровой жизни горцев. Его серые глаза, смирные и доверчивые, словно у доброй собаки, и нервные, порывистые движения – все хранило след детской неуклюжести. Видимо, немного лет прошло с тех пор, как в его темных волосах появилась тонзура.

– Я… я здешний аббат. Юст Кейроль, племянник священнослужителя, исправлявшего эту должность до меня, – начал он. – Это большая… большая честь для меня – принимать вас сегодня в до… доме господнем… сударыни. Однако же это меня… также… поистине удивило…

  53