– Вы забыли, что благодаря стараниям Агноло Нарди доставшееся мне по наследству состояние приносит хорошие доходы? А это значит, что у него будет, по крайней мере, солидный капитал!
– Слишком мало для такого важного сеньора, каким он имеет право быть. Почему бы вместо того, чтобы швырнуть завтра в лицо королю Людовику ваши документы на право владения поместьем, вам не подать ему жалобу? Он ведь уже доказал вам, что вы можете доверять ему и что он питает к вам чувство истинной дружбы. Между прочим, вы только что сказали, что это мудрый человек… Но прошу вас, ни в коем случае не забывайте того, что сказал нам во время своего последнего визита мессир де Коммин: он изменился и теперь, кажется, находит удовольствие в войне, к которой раньше питал отвращение. Он даже отправил в изгнание одного из своих самых мудрых советников…
– В Пуатье? Это не такое уж жестокое изгнание.
– Несомненно, да только сир д'Аржантон ведь собирался в скором времени вернуться, а мы все еще ничего о нем не знаем. Опасайтесь оскорбить короля, Фьора! Никому не ведомо, что таится в глубине его души. И потом, куда вы надумали ехать, ведь на носу зима? Прямехонько в Селонже?
– Нет, не совсем. Сначала в Париж, к нашим друзьям Нарди, которые, я уверена, будут рады принять нас и которые…
– …и которые, возможно, будут не так гостеприимны, если мы заявимся к ним незвано, да еще, что вполне вероятно, как изгнанницы? Куда мы тогда поедем с младенцем на руках? Этот дом ваш, Фьора, и у вас нет другого! Подумайте об этом, когда завтра отправитесь к королю!
– У вас железная логика, Леонарда, и вполне вероятно, что вы правы, но у меня такое чувство, будто Филипп оттуда, где он теперь находится, велит мне покинуть этот дом. Я так и слышу его слова, что наше с сыном место не может быть подле короля, которого он ненавидел.
– Оттуда, где он теперь находится? Что можете вы знать о желаниях тех, кто покинул эту землю? Мне, например, кажется, что нужно прежде всего подумать о помиловании и прощении за все совершенные нами прегрешения. Поступайте по-своему, моя дорогая, речь идет о вашей жизни и жизни вашего ребенка, а я всегда готова следовать за вами туда, куда вы считаете нужным, лишь бы быть рядом с вами. Но не забудьте, что существуют еще эта славная Перонелла и ее муж. Они уже привязались к маленькому Филиппу. Вы разобьете им сердце.
В эту ночь Фьора не спала. Она вновь и вновь прокручивала в голове все, что ей сказала Леонарда, однако так и не сумела найти приемлемого решения. Конечно, Леонарда во всем была права, но ее терзала одна и та же навязчивая мысль: остаться здесь значило бы предать память Филиппа. У Фьоры было достаточно поводов для недовольства собой, и к этому трудно было бы добавить что-нибудь новое. Поэтому она твердо решила быть дипломатичной и не превращать Людовика XI из доброго друга в заклятого врага.
Она собиралась выехать в Ле-Плесси утром, приблизительно к тому часу, когда заканчивается обедня и король выходит из церкви. Однако в тот момент, когда Фьора готова была отправиться в путь, послышался лай собак и раздались звуки труб, возвещавших начало охоты. Таким образом, едва возвратившись домой, государь поспешил предаться своему излюбленному занятию, которое превратилось для него уже в подлинную страсть. Не стоило рисковать и задерживать его, так как это тогда испортило бы ему настроение.
В результате ей удалось осуществить свой план только во второй половине дня. Одетая в черное бархатное платье, в высоком головном уборе из серебристой ткани, к которому крепилась траурная муслиновая вуаль, Фьора села на мула. За нею следом ехал одетый в лучшие свои одежды Флоран. Они направились к замку и достигли так называемой «паве» – дороги, мощенной булыжником, которая соединяла Тур с поместьем короля. Если охота прошла удачно, то молодую женщину непременно ожидал любезный прием. Как бы там ни было, но приветствовать короля после его возвращения было в порядке вещей.
Отправляясь в путь, Фьора даже не повернула головы в сторону Леонарды и Перонеллы, вышедших ее проводить, – чтобы не видеть их. Последняя держала на руках малютку. Покрасневшие глаза Перонеллы, которую Леонарда, несомненно, ввела в курс событий, произвели на Фьору столь удручающее впечатление, что, достигнув первой линии крепостных укреплений Ле-Плесси-ле-Тур, она натянула поводья и чуть было не повернула обратно, мучаясь сознанием того, сколько несчастий причинила этим славным людям.