93 
Тем не менее его голос терял уверенность. Похоже, что он повторял одно и то же, прежде всего стараясь убедить себя.
– Сир, – осторожно вмешалась Марианна, – эти люди предпочитают уничтожить Москву, но не дать вам ею пользоваться. Возможно, это чувство примитивное, но в какой-то мере оно сливается с любовью! Вы сами, если бы дело шло о Париже...
– Париже? Сжечь Париж, если бы врагу удалось до него добраться? На этот раз, сударыня, вы сошли с ума! Я не из тех, кто погребает себя под развалинами. Примитивное чувство, говорите вы? Возможно, эти люди – скифы, но никто не имеет права жертвовать плодами труда десятков поколений ради гордыни одного. К тому же...
Но Марианна уже не слышала его. Оцепенев от изумления, она смотрела на двух мужчин, беседовавших у входа на галерею. Один из них был придворный церемониймейстер, граф де Сегюр. Другой – невысокий священник в черной сутане, которого она узнала без труда, но не без волнения. Что привело сюда, к человеку, с которым он всегда боролся, кардинала де Шазея? Что он собирался сказать? Зачем искал встречи с Императором, ибо его приход в Кремль в такой час не мог иметь другой цели...
У нее не было времени подумать над ответом. Сегюр и его собеседник уже присоединились к группе, в центре которой Наполеон отдавал новые распоряжения, уточняя, чтобы патрули послали во все еще не тронутые пожаром кварталы и произвели обыски в домах, где могли скрываться люди, похожие на тех, что неподвижно стояли перед ним.
– Что делать с этими? – спросил Дюронель.
Приговор прозвучал безжалостно.
– Нам нечего делать с пленными! Повесьте их или расстреляйте, как хотите! В любом случае это преступники.
– Сир, они всего лишь инструменты...
– Шпион тоже инструмент, и тем не менее ему нечего ждать ни милости, ни снисхождения. Я не запрещаю вам поймать Ростопчина и... повесить его вместе с ними!.. Идите!
Толпа попятилась, открывая проход главному церемониймейстеру и его спутнику. Первый подошел к Императору.
– Сир, – сказал он, – вот аббат Готье, французский священник. Он очень хочет побеседовать с Вашим Величеством относительно проблем, которые в настоящий момент назрели в Москве. Он утверждает, что его сведения из надежного источника.
Совершенно не понимая почему, Марианна ощутила, как ее сердце пропустило один удар, и ей показалось, что на ее шее сомкнулась железная рука. Пока Сегюр говорил, ее взгляд встретился со взглядом крестного, полным такой повелительной суровости, что у нее пробежал по спине холодок. Никогда она не замечала в нем такой ледяной холодности, такой властности, запрещавшей ей вмешиваться в то, что должно было последовать. Но на это ушло всего несколько мгновений. Священник уже поклонился с притворной неуклюжестью человека, не привыкшего приближаться к великим мира сего.
– Вы – француз, господин аббат? Эмигрант, без сомнения?..
– Вовсе нет, сир! Простой священник, но мое знание латыни побудило графа Ростопчина несколько лет назад нанять меня, чтобы обучать его детей этому благородному языку... а также французскому.
– Языку, не менее благородному, господин аббат. Следовательно, вы служили у этого человека, которого мне пытаются представить поджигателем... во что я отказываюсь поверить!
– Тем не менее придется, сир! Я могу засвидетельствовать... Вашему Величеству, что приказ губернатора был именно таким, как вам сообщили: город должен сгореть дотла... включая и этот дворец!
– Это безумие! Чистое безумие...
– Нет, сир... Таковы русские. У Вашего Величества есть одно-единственное средство спасти этот величественный древний город.
– Какое?
– Уйти! Немедленно эвакуироваться. Еще есть время. Уйти во Францию, отказаться от мысли закрепиться здесь, и пожары прекратятся.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Мне удалось услышать приказы графа. Он оставил несколько доверенных людей, которые знают, где спрятаны помпы. В течение часа все может быть закончено... если Ваше Величество объявит о своем немедленном отъезде.
Трепеща от волнения, нервно сжимая руки, Марианна следила за этим диалогом, пытаясь понять, почему ее крестный, похоже, хочет спасти императорскую армию под предлогом спасения Москвы. В то же время в памяти всплыла фраза, сказанная в Одессе Ришелье относительно кардинала: «Он направился в Москву, где его ждет великое дело, если презренный корсиканец дойдет туда!..»
Корсиканец был здесь. И перед ним человек, о чьем тайном могуществе он не ведал, человек, ответственный за «великое дело», поклявшийся довести его до гибели... И теперь тихий и спокойный голос кардинала вызывал у Марианны больший страх, чем пронзительно-резкий голос Императора, в котором появился угрожающий оттенок.
93 
