Особенно,... 
80 
– Если в этом ваше призвание, дорогая, глупо было бы сопротивляться. И… у вас действительно намерение остаться кассиршей? Или вы думаете участвовать в представлениях?
– По меньшей мере, какое-то время, – сказала она смеясь. – В любом случае я ничем не рискую, уверяю вас, и наоборот, оставаясь здесь, я могу навлечь опасность на всех вас. А этого я не хочу ни за какую цену! И затем, приключение интересует меня: я хочу узнать, действительно ли знаменитые документы после Безерса пройдут через «Спиленный колос».
– Документы? Бумаги? Но какие документы, в конце концов? – вышла из себя Марианна. – Весь день я только и слышу разговоры о бумагах. Я ничего в этом не понимаю.
Аркадиус нежно коснулся ее руки.
– По-моему, я понял. Мы со своим делом оказались впутанными в другое, безусловно, гораздо более значительное, в котором замешан и ваш… словом, англичанин. Отсюда и неожиданное появление гигантского гренадера, которого вы так хорошо знаете, и, возможно, разоблачение проныры Фош-Бореля. Не так ли?
– Точно! – одобрил Бобеш. – Извините, что раньше не рассказал подробности, но некоторые бумаги, украденные у недавно исчезнувшего английского посла, вполне возможно, попадут в «Спиленный колос», который является своего рода пересадочной станцией для иностранных агентов. Это тем более верно, что полиция туда ни ногой, по крайней мере официально! Вот почему в последнее время столько суеты было у меня по соседству и почему один из агентов, который явился туда и боялся быть узнанным, решил спрятаться среди восковых фигур.
– Кстати, – сказал Аркадиус, – а его поймали?
Бобеш сделал утвердительный знак, затем стал смаковать шампанское, показывая, что не хочет больше говорить об этом. Марианна теперь смотрела на него с удвоенным изумлением. Как странно было слышать столь серьезные слова из уст, явно созданных для смеха и шуток. Кто же этот комедиант и на кого он, собственно, работает? Он заявил, что служит Императору, но не похоже, чтобы он служил Фуше. Не является ли он членом «черного кабинета» – личной секретной полиции Императора, как это повелось при последних королях Франции, существовавшей параллельно с официальной? Его ремесло уличного скомороха позволяло видеть многие вещи, не вызывая подозрения, и, без сомнения, он обладает большой способностью к перевоплощению. Сегодня вечером, с его темно-зеленым костюмом, безукоризненным галстуком, густыми золотистыми, тщательно причесанными волосами, он пришелся бы к любому салону, и никто не заподозрил бы скомороха под его изящной внешностью.
Марианна перевела недоуменный взгляд с молодого человека на кузину, которая, повернувшись в кресле, грызла цукаты, не сводя глаз со своего нового приятеля. Она буквально поглощала его слова, и в ее синих глазах горел прежде никогда не виденный Марианной огонь, тогда как девичий румянец окрасил ее щеки. Несмотря на ее сорок лет, нелепый парик, накрашенное лицо и большой нос, преображенная Аделаида казалась молодой и красивой.
«Да ведь она… влюблена!» – подумала Марианна, и это ее больше опечалило, чем позабавило, ибо она боялась увидеть бедную деву с разбитым сердцем на безысходном пути. Конечно, Бобеш доказал свою готовность помочь, даже рыцарство, и он, похоже, испытывал подлинное восхищение перед умом, смелостью и артистическим талантом Аделаиды, но между самым безумным восхищением и самой скромной любовью существует такая бездонная пропасть! И она не могла удержаться от протеста, когда Аделаида, встав и отряхнув платье, со вздохом удовлетворения заявила:
– Ну, вот! Вы знаете все. Теперь, я считаю, нам пора вернуться в театр. Единственной целью этого визита было успокоить вас относительно моей судьбы. Это сделано, и я возвращаюсь!
– Какая нелепость, – вздохнула Марианна. – Несмотря на все, вы будете в опасности, а я ничем не смогу помочь.
– Вы ошибаетесь, мадемуазель, – мягко сказал Бобеш. – Я обещаю вам заботиться о мадемуазель Аделаиде, как о родной сестре. Между Галимафрэ и мной она не рискует ничем, заверяю вас… и мы гордимся этой стихийной дружбой, которой она нас одарила, хотя мы вовсе не достойны ее.
– В любом случае, – добавила м-ль д'Ассельна, с видимой радостью слушавшая эту небольшую речь, – ничто и никто не помешает мне туда вернуться. Первый раз в жизни у меня появилось ощущение, что я в самом деле живу.
На этот раз Марианна, побежденная, промолчала. В самом деле живет? Она, которая была брошена в тюрьму за то, что осмелилась протестовать против развода Наполеона, которая тайно обитала в закоулках особняка д'Ассельна в обществе портрета, которая однажды хотела сжечь этот самый особняк, узнав, что он попал в руки недостойной? Что же она называла жизнью до сих пор?.. И при прощальном объятии ее охватила глубокая печаль.
80 
