108 
Мартинесу стало трудно дышать. Да он и не хотел дышать.
Ему нельзя было дышать. Он боялся, что от его дыхания костюм вдруг растает. Нет, ему достаточно лишь глядеть на этот костюм.
Наконец, глубоко, прерывисто вздохнув, он прошептал:
— Ay, ay, caramba!
— Глазам даже больно, — прошептал Гомес.
— Мистер Шамуэй, — услышал Мартинес шепот Лео. — Это опасный прецедент. Если все начнут покупать один костюм на шестерых…
— Лео, — сказал мистер Шамуэй, — ты когда-нибудь видел, чтобы один костюм стоимостью в пятьдесят девять долларов мог осчастливить сразу шестерых мужчин?
— Крылья ангела, — шептал Мартинес. — Белые крылья ангела.
Мартинес почувствовал, как через его плечо в примерочную просунулась голова мистера Шамуэя. Белое сияние разлилось по примерочной.
— Знаешь, Лео, — благоговейно прошептал мистер Шамуэй. — Это действительно замечательный костюм.
Гомес, насвистывая, с громкими радостными возгласами взбежал на площадку третьего этажа, обернулся и помахал рукой друзьям; они, смеясь, взбежали за ним и, запыхавшись, тоже остановились и присели на ступеньки лестницы.
— Сегодня вечером! — крикнул Гомес. — Вы все сегодня вечером переселяетесь ко мне. Мы сэкономим на квартирной плате, на одежде, а? Ну конечно. Мартинес, костюм у тебя?
— Где же ему быть? — Мартинес высоко поднял красивую подарочную коробку. — Вот он, наш подарок друг другу.
— Ваменос, манекен у тебя?
— Вот он!
Жуя старый сигарный окурок и разбрасывая вокруг снопы искр, Ваменос вдруг оступился. Манекен упал, перевернулся раза два и с грохотом полетел вниз по ступеням.
— Ваменос! Болван! Растяпа!
Манекен тут же был отобран у Ваменоса. Подавленный Ваменос оглядывался вокруг так, словно что-то потерял. Мануло щелкнул пальцами:
— Эй, Ваменос, надо отпраздновать. Пойди-ка возьми вина в долг.
Ваменос ринулся вниз по лестнице, словно комета, оставляя за собой хвост сигарных искр.
Друзья внесли костюм в комнату. Мартинес задержался в коридоре. Он смотрел на Гомеса.
— У тебя больной вид, Гомес.
— Так оно и есть, я болен, — сказал Гомес. — Что я наделал? — Он кивнул в сторону комнаты, где двигались тени трех приятелей, возившихся около манекена. — Я выбрал Домингеса, бабника и волокиту. Ладно. Я выбрал Мануло, который пьет, но зато поет голосом нежным, как у девушки. Хорошо. Вильянасул читает книги. Ты по крайней мере моешь за ушами. Но что я сделал дальше? Стал я ждать? Нет. Я захотел купить этот костюм немедленно. И для этого я взял в партнеры неотесанного чурбана и дал ему право надевать мой костюм… — Он растерянно умолк. — Он наденет его, упадет в нем в грязь или выйдет под дождь. Зачем, зачем я сделал это?
— Гомес, — послышался шепот Вильянасула из комнаты. — Костюм уже готов. Иди взгляни, как он выглядит при свете твоей лампочки.
Гомес и Мартинес вошли.
В центре комнаты на манекене висело фосфоресцирующее чудо, белое, сияющее видение с необыкновенно отутюженными лацканами, с потрясающе аккуратными стежками и безукоризненной петлицей. Белый отблеск костюма упал на лицо Мартинеса, и ему показалось, что он в церкви. Белый! Белый! Словно самое белое из всех белых ванильных мороженых, словно парное молоко, доставляемое молочником на рассвете. Белый, как одинокое зимнее облако в лунную ночь. От одного его вида в этой душной летней комнате дыхание людей застывало в воздухе. Даже закрыв глаза, Мартинес его видел. Он знал, какого цвета сны будут сниться ему в эту ночь.
— Белый… — шепнул Вильянасул. — Белый, как снег на вершине горы возле нашего городка в Мексике; эту гору называют Спящая.
— Повтори, что ты сказал, — попросил его Гомес. Гордый и несколько смущенный Вильянасул был рад повторить:
— Белый, как снег на вершине горы, которую называют…
— А вот и я!
Они испуганно обернулись. В дверях стоял Ваменос с бутылками в руках.
— Празднуем! Глядите, что я принес! А теперь скажите, кто же наденет костюм сегодня? Я?
— Сейчас уже поздно, — возразил Гомес.
— Поздно! Всего четверть десятого.
— Поздно? — возмущенно повторили остальные. — Поздно?
Гомес попятился назад от этих людей, которые горящими глазами смотрели то на него, то на костюм, то в открытое окно.
За окном внизу, думал Мартинес, был, в сущности, чудесный субботний вечер, и в теплых спокойных сумерках плыли женщины, словно цветы, брошенные в тихие воды ручья. Печальный стон вырвался из груди мужчин.
108 
