66 
— Нет. Да. Право, не знаю! — Она была в смятении. — Я даже не понимаю слов, это другой язык!
— Какой язык?
Она машинально бросала куски мяса в кипящую лаву.
— Не знаю. — Через мгновение мясо было готово, она извлекла его из огня и подала мужу на тарелке. — Ах, наверно, я просто придумала весь этот вздор, только и всего. Сама не понимаю почему.
Он ничего не сказал. Смотрел, как она погружает мясо в шипящую огненную лужицу. Солнце скрылось. Медленно-медленно вошла в комнату ночь, темным вином заполнила ее до потолка, поглотив колонны и их двоих. Лишь отблески серебристой лавы озаряли лица.
Она снова стала напевать странную песню.
Он вскочил со стула и гневно прошествовал к двери.
Позднее он доел ужин один.
Встав из-за стола, потянулся, поглядел на нее и, зевая, предложил:
— Съездим на огненных птицах в город, развлечемся?
— Ты серьезно? — спросила она. — Ты не заболел?
— А что тут странного?
— Но мы уже полгода нигде не были!
— По-моему, неплохая мысль.
— С чего это вдруг ты так заботлив?
— Ну, хватит, — брюзгливо бросил он. — Поедешь или нет?
Она посмотрела на седую пустыню. Две белые луны вышли из-за горизонта. Прохладная вода гладила пальцы ног. Легкая дрожь пробежала по ее телу. Больше всего ей хотелось остаться здесь, сидеть тихо, беззвучно, неподвижно, пока не свершится то, чего она ждала весь день, то, что не должно было произойти и все же могло, могло случиться… Душа встрепенулась от нежного прикосновения песни.
— Я…
— Для тебя же лучше, — настаивал он. — Поехали.
— Я устала, — ответила она. — Как-нибудь в другой раз.
— Вот твой шарф. — Он подал ей флакон. — Мы уже который месяц никуда не выезжали.
— Если не считать твоих поездок в Кси-Сити два раза в неделю. — Она избегала глядеть на него.
— Дела, — сказал он.
— Дела? — прошептала она.
Из флакона брызнула жидкость, превратилась в голубую мглу и, трепеща, обвилась вокруг ее шеи.
На ровном прохладном песке, светясь, словно раскаленные угли, ожидали огненные птицы. Надуваемый ночным ветром, в воздухе плескался белый балдахин, множеством зеленых лент привязанный к птицам.
Илла легла под балдахин, и по приказу ее мужа пылающие птицы взметнулись к темному небу. Ленты натянулись, балдахин взмыл в воздух. Взвизгнув, ушли вниз пески; мимо, мимо потянулись голубые холмы, оттеснив назад их дом, колонны, источающие дождь, цветы в клетках, поющие книги, тихие ручейки на полу. Она не глядела на мужа. Ей было слышно, как он покрикивал на птиц, а те взвивались все выше, летя, словно тысячи каленых искр, словно багрово-желтый фейерверк, все дальше в небо, увлекая за собой сквозь ветер балдахин — трепещущий белый лепесток.
Она не смотрела на мелькающие внизу древние мертвые города, на дома — словно вырезанные из кости шахматы, не смотрела на древние каналы, наполненные пустотой и грезами. Над высохшими реками и сухими озерами пролетали они, будто лунный блик, будто горящий факел.
Она глядела только на небо.
Муж что-то сказал.
Она глядела на небо.
— Ты слышала, что я сказал?
— Что?
Он шумно выдохнул:
— Могла бы быть повнимательнее.
— Я задумалась.
— Никогда не знал, что ты такая любительница природы. Сегодня ты просто не отрываешь глаз от неба, — сказал он.
— Оно очень красиво.
— Я вот о чем подумал, — медленно продолжал супруг. — Не позвонить ли сегодня Халлу? Договориться, что мы приедем — на недельку, не больше! — к ним в Голубые горы. Чем не идея?..
— Голубые горы! — Она схватилась одной рукой за край балдахина и резко повернулась к нему.
— Я ведь только предлагаю.
— И когда ты думаешь ехать? — нервно спросила она.
— Да можно отправиться хоть завтра утром, — подчеркнуто небрежно бросил он. — Сама знаешь: раньше начнешь, скорее…
— Но мы еще никогда не уезжали так рано!
— Ну, в этом году в виде исключения… — Он улыбнулся. — Нам полезно переменить обстановку. Пожить в тиши, в покое. Словом, сама понимаешь. У тебя ведь нет других планов? Поедем, решено?
66 
