148 
— Все это нереально, — вдруг сказал он.
— Что? — спросил Клеменс.
— Звезды. Кто-нибудь хоть раз дотронулся до одной из них? Я вижу их, это верно, но что за радость видеть то, что удалено от тебя на миллион, а то и миллиард миль? Стоит ли думать о том, что так далеко от тебя?
— Зачем ты полетел? — неожиданно спросил Клеменс. Хичкок заглянул в свой досуха пустой стакан и, крепко сжав его в руке, отпустил и снова сжал.
— Не знаю, — он провел языком по краю стакана. — Просто должен был, вот и все. Разве ты всегда знаешь, почему совершаешь те или иные поступки в своей жизни?
— Тебе нравилась идея путешествия в космос? Перемена мест?
— Не знаю. Впрочем, да. Хотя нет. Важна не перемена мест, а важен момент, когда находишься между ними. — Хичкок впервые попытался сосредоточить свой взгляд на чем-то конкретном за иллюминатором, но туманность была столь далекой и неопределенной в своих очертаниях, что его взгляд не мог за что-либо уцепиться, и его лицо и руки выражали предельное напряжение. — Главное — это космос и его необъятность. Мне всегда нравилась его идея: пустота сверху, пустота снизу и еще большая пустота между ними, а в ней я.
— Никогда еще не слышал, чтобы кто-то так говорил о космосе.
— Вот видишь, я это сказал. Надеюсь, ты меня слышал. Хичкок вынул новую пачку сигарет и закурил, жадно затягиваясь и выпуская клубы дыма.
— Каким было твое детство, Хичкок? — спросил Клеменс.
— Я никогда не был молодым. Тот Хичкок, каким я был, умер. Вот тебе еще один пример колючек памяти. Я не хочу сесть на них голым задом, спасибо. Я всегда считал, что умираешь каждый день и каждый день тебя ждет аккуратный деревянный ящик с твоим номером. Но никогда не надо возвращаться назад, поднимать крышку ящиков и глядеть на себя того, прошлого. Ты умираешь в своей жизни не одну тысячу раз, а это уже горы мертвяков, и каждый раз ты умираешь по-своему, с другой гримасой на лице, которая раз от разу становится все ужасней. Ведь каждый день — ты другой, себе незнакомый, кого ты уже не понимаешь и не хочешь понимать.
— Таким манером ты отрезаешь себя от своего прошлого.
— Что общего у меня с молодым Хичкоком, какое мне дело до него? Он был круглым дураком, которого вечно отовсюду выгоняли, кем помыкали, кого лишь использовали в своих целях. У молодого Хичкока был никудышный отец, и он был рад смерти своей матери, потому что она была не лучше. Неужели я должен вернуться назад, чтобы поглядеть на то, каким было лицо отца в день его смерти, и позлорадствовать? Он тоже был дураком.
— Мы все — дураки, — промолвил Клеменс, — и всегда ими были. Только мы считаем, что меняемся с каждым днем. Просыпаешься и думаешь: «Нет, сегодня я уже не дурак. Я получил свой урок. Вчера я был дураком, но сегодня утром — нет». А завтра понимаешь, что как был дураком, так им и остался. Мне кажется, что выход здесь один: чтобы выжить и чего-то добиться, надо примириться с тем, что мы несовершенны, и жить по этой мерке.
— Я не хочу вспоминать о несовершенном, — заявил Хичкок. — Я не могу пожать руку молодому Хичкоку, понимаешь? Где он сейчас? Ты можешь найти его для меня? Он умер, ну так и черт с ним! Я не строю свое завтра с учетом глупостей, которые наделал вчера.
— Ты все неправильно понял.
— Тогда оставь меня таким, каков я есть. — Хичкок, закончив ленч, продолжал сидеть за столом и глядеть в иллюминатор. Остальные космонавты странно поглядывали на него.
— Метеориты и вправду существуют? — вдруг спросил Хичкок.
— Ты, черт побери, отлично знаешь, что существуют.
— На экране нашего радара — да, такие светящиеся прочерки в космосе. Нет, я не верю ничему, что существует или происходит не в моем присутствии. Иногда, — он кивнул на космонавтов, заканчивающих свою трапезу, — иногда я не верю ни в кого и ни во что, кроме себя. — Он выпрямился. — Тут есть лестница, ведущая на верхний этаж корабля?
— Да.
— Я должен немедленно ее видеть.
— Не надо так нервничать, друг.
— Жди меня здесь, я скоро вернусь. — Хичкок быстро вышел.
Космонавты продолжали медленно дожевывать пищу. Прошло какое-то время, и, наконец, один из них поднял голову от тарелки:
— Как давно он такой? Я имею в виду Хичкока.
148 
