– Ричард, ты меня слышишь? Это я, Никки.
Он кивнул.
– Никки.
Один глаз заплыл начисто. Волосы были в грязи и тине от воды, в которой он лежал. Одежда порвана в клочья. В тусклом свете маленькой лампы Никки видела вздувшие красные раны, рассекающие его плоть.
Он заметил, что она уставилась на эти раны.
– Боюсь, эту рубашку тебе никогда не удастся залатать.
Она слабо улыбнулась его мрачному юмору. Дрожащими пальцами она промокнула ему лицо. Никки не понимала, почему так реагирует на это. Она видала и хуже. Ричард убрал голову от ее руки.
– Я делаю тебе больно?
– Да.
– Прости. Я принесла воды.
Он нетерпеливо кивнул. Никки поднесла к его губам бурдюк. Он начал жадно пить.
Когда Ричард отдышался, Никки сказала:
– Камиль дал денег, чтобы заплатить сбор за свидание с тобой.
Ричард лишь улыбнулся.
– Камиль хочет, чтобы ты выбрался отсюда.
– Я и сам хочу выбраться отсюда. – Его голос был совсем не похож на обычный. Хриплый и едва слышный.
– Ричард, Защитник...
– Кто?
– Чиновник, отвечающий за это. За тюрьму. Он сказал мне, что есть способ вытащить тебя отсюда. Он сказал, что ты должен признать себя виновным в гражданском проступке и заплатить штраф.
Ричард кивнул.
– Я так примерно и предполагал. Он спросил, есть ли у меня деньги. Я сказал, что есть.
– Да? Ты сэкономил денег?
Ричард снова кивнул.
– Деньги у меня есть.
Никки отчаянно вцепилась в остатки воротника его рубашки.
– Ричард, я смогу заплатить штраф только послезавтра. Ты продержишься? Пожалуйста, скажи, ты сможешь продержаться еще два дня?
Он мрачно улыбнулся.
– Я никуда не ухожу.
Тут Никки вспомнила и достала из сумки хлеб.
– Я принесла тебе поесть. Хлеб и немного жареной курицы.
– Курица. На хлебе я долго не продержусь. Тут не кормят.
Она пальцами оторвала кусок курицы и положила ему в рот. Ей было невыносимо видеть Ричарда таким беспомощным. Это ее злило. Ее тошнило от этого. – Ешь, Ричард, – подтолкнула она его, когда его голова начала падать. Он помотал головой, будто стряхивая сон. – Вот, съешь еще немножко.
Она смотрела, как он жует.
– Ты можешь спать в такой сырости?
– Они не дают спать. Они...
Она сунула ему в рот кусок курятины. Она отлично знала методы Ордена. И не желала слышать, какую именно методу они выбрали для него.
– Я вытащу тебя отсюда, Ричард. Не сдавайся. Я вытащу тебя.
Он пожал плечами, словно желая сказать, что это не имеет значения.
– Зачем? Заботишься о своем пленнике? Завидуешь, что другие издеваются надо мной? Боишься, что они убьют меня прежде, чем ты успеешь это сделать?
– Ричард, это не...
– Я всего лишь человек. Важно лишь то, что более значительно. То, что я невиновен, не важно, потому что жизнь одного человека ценности не имеет. Если я должен таким вот образом страдать и умереть, чтобы помочь подвигнуть других следовать путями твоего Создателя и твоего Ордена, кто ты такая, чтобы отказывать им в столь добродетельном конце? Какое значение имеют твои желания? Как можешь ты ставить твою жизнь или мою превыше блага других?
Сколько раз она талдычила ему эту нравственную доктрину этими же словами? И как презрительно, как ядовито, как коварно звучало это в его устах.
В этот момент Никки ненавидела себя. Каким-то образом он извращает все, за что выступает Орден, все, чему она посвятила свою жизнь. Каким-то образом ему удается превратить добродетель во зло. Вот почему он так опасен. Само его существование угрожает всему, за что они борются.
А она уже так близка. Так близка к пониманию того, что ей так нужно понять. Сам факт, что по ее щекам струятся слезы, говорил ей, что и на самом деле есть что-то, из-за чего вся затея стоит свеч. Из-за чего необходима. Та неопределимая искорка, что она видела в его глазах с самого первого мига, она действительно существует.
Если бы она могла дотянуться до этого еще чуть-чуть, то тогда смогла бы наконец сделать то, что лучше всего. И лучше для него. Какая жизнь ему предстоит? Сколько страданий он сможет вынести? Ей было ненавистно, что она обречена служить Создателю таким вот образом.
– Оглянись вокруг, Никки. Ты хотела показать мне лучшую жизнь, что дает Орден. Оглянись вокруг. Разве она не великолепна?